Кантелетар - СЕСТРА «КАЛЕВАЛЫ»

Всему миру известен карело-финский эпос «Калевала», записанный выдающимся уче-ным-филологом Э. Лённротом. Он же записал и опубликовал вторую не менее известную книгу «Кантелетар». Это тоже собрание рун (народных песен), только не объединенных, как в «Калевале», единым сюжетом. Преимущественно «Кантелетар» составляют лирические песни.




Перед нами сборник карело-финских песен и баллад, с которыми русские читатели почти не знакомы. Эти удивительные песни складывались в народе в течение многих столетий. Древние пласты культуры карел и финнов, близких по происхождению народов, являются общими, поэтому и лирические песни «Кантелетар», как и эпос «Калевала», представляют собой общее наследие карельского и финского народов. И очень хорошо, что избранные песни «Кантелетар» на русском языке выходят в год, когда во всем мире отмечается 150-летие первого издания «Калевалы».
Своим появлением в свет «Калевала» и «Кантелетар» обязаны Элиасу Лённроту, фольклористу, великому труженику на ниве народной культуры, который и составил их из рун — старинных народных песен.
«Кантелетар» и «Калевала» неразрывно связаны личностью их создателя со всеми вытекающими из этого факта общими особенностями, а также эпохой, породившей эти два уникальных творения.




1

Побуждения к поискам эпического прошлого и к составлению единого эпоса «по образцу древних греков» из карельских и финских эпических песен, бытовавших в народе, частично уже публиковавшихся, исходили от европейского романтизма конца XVIII и начала XIX вв. В Скандинавии и России, в Англии и Германии началось сильное увлечение народной поэзией, в основе которого лежала новая гуманистическая идея о равноправии людей и народов.

Начало восторженному преклонению перед «народной душой» положила публикация Джеймсом Макферсоном песен легендарного Оссиана («Сочинения Оссиана, сына Фингала», 1765). И хотя вскоре обнаружилось, что песни Оссиана — литературная мистификация, это не убавило пыла почитателей народной поэзии разных стран в поисках своих Оссианов. Сборник Гердера «Голоса народов в песнях» (1807) усилил и углубил это увлечение.
В Финляндии обращение к народной поэзии было непосредственно связано с пробуждением национального самосознания. Последнему во многом способствовало отторжение Финляндии от Швеции и присоединение ее к России в результате войны 1809 года. Если до этого Суоми была лишь одной из провинций Швеции, то теперь она стала Великим княжеством Финляндским в составе России и получила автономию. Следствием этого было, что финский народ, в лице своих передовых представителей, стал все более сознавать себя нацией. Безвестная дотоле молодая нация, претендовавшая на равноправие, должна была «выкупить» себе место в кругу народов цивилизованной Европы. Выкупом могло служить славное прошлое, корни которого простирались бы во мгу времен. Такое прошлое было открыто в народной поэзии.

Элиас Лённрот сознательно взял на себя высокую миссию создания национального эпоса. Кроме «Калевалы» и «Кантелетар», он составил и опубликовал первые фундаментальные сборники по другим жанрам: «Пословицы финского народа», «Заклинательные руны», много десятилетий трудился над составлением финско-шведского словаря.
Интерес к лирическим песням возник у Лённрота уже во время его первого пешего путешествия летом 1828 года, целью которого было собирание народных рун.

Вскоре после отправления в печать рукописи первого издания «Калевалы», в одном из писем он писал о намерении создать произведение, которое было бы «сестрицей Калевалы». Под этой метафорой Лённрот имел в виду сборник лирических песен, которые в основном представляли женскую поэзию, в то время как героический эпос — область словотворчества мужчин.
Страсть первооткрывателя и нетерпеливое желание как можно скорее довести до читателя жемчужины лирической поэзии заставили Лённрота усилить собирание и одновременно готовить в печать песни «Кантелетар». Хотя при создании «Калевалы» и «Кантелетар» в распоряжение Лённрота были предоставлены материалы и других собирателей, его собственные записи составляли основу и большую часть этих произведений. Не было ни одного выдающегося рунопевца того времени, с кем бы Лённрот не встречался лично. Пути его пролегали по лесистым окраинам, где не было колесных дорог, и летом единственным средством передвижения была лодка. Нередко собирателю приходилось попадать из деревни в деревню за десятки верст по еле заметной лесной тропке даже без проводника. Зимой было легче— можно было прокатиться где на лошади, где на оленях, а где и просто на лыжах. Во время коротких остановок в более благоприятной обстановке, в доме какого-нибудь зажиточного крестьянина, купца или священника, Лённрот переписывал и приводил в порядок свои записи. Окончательно он оформлял рукописи у себя дома, в городе Каяни, где в то время служил окружным врачом.

Во время восьмой экспедиции в 1838 году Лённрот еще раз обошел и объездил самые богатые рунами края — деревни северной Карелии по эту сторону границы («российская» Карелия), а также северную часть финляндской Карелии. В отчете Финскому литературному обществу в марте 1838 года он пишет, что доволен поездкой и что, кроме эпических и заклинательных
рун, собирал «идиллические руны (по содержанию лирические песни, романсы, баллады)», которые его сейчас больше всего занимают. Далее он докладывает, что начал уже в пути приводить песни в надлежащий порядок по
разделам, как их принято делить и в народе: детские песни, пастушьи песни, песни парней и девушек, песни свадебные, колыбельные, женские и мужские песни и т. д. Подобная классификация в принципе сохранилась и в «Кантелетар».

«Кантелетар, или Старинные песни и баллады финского народа» вышла тремя отдельными книжками в 1840—1841 годах. Что означает название «Кантелетар»? Лённрот образовал его от слова «кантеле», названия прибалтийско-финского музыкального инструмента, и в предисловии к сборнику песен утверждал, что у кантеле в старину была своя дева-покровительница Кантелетар (суффикс тар — признак женского пола), как у многих предметов природы в карелофинской мифологии. Правда, наукой не зафиксирован такой персонаж, но не надо забывать, что Лённрот был не только собиратель и составитель, но и поэт, и его поэтический вымысел иногда трудно отделим от народных верований.

Сборнику Лённрот предпослал обстоятельное предисловие, на которое мы ниже будем неоднократно ссылаться. Первая книга состоит из 238 лирических песен, которые разбиты на следующие разделы: песни общие для всех, свадебные песни, пастушьи песни и детские песни. Во вторую книгу вошло 354 лирические песни, которые распределены по таким разделам: девичьи песни, женские песни, песни парней и мужские песни. Третья книга состояла первоначально из 60 лиро-эпических песен и баллад, к которым в последующих изданиях Лённрот добавил еще десять. Третья книга делится на следующие разделы: мифологические, исторические песни и песни-предания. Общее количество стихотворных строк «Кантелетар» превышает 22 тысячи и таким образом приближается по объему ко второму изданию «Калевалы» (1849), насчитывающей 22 795
стихов.

Лённрот сознавал трудность классификации лирических песен. В предисловии к «Кантелетар» он писал, что, например, мужские охотничьи песни можно отнести и к заклинательным (каковыми они действительно были когда-то по функции); пастушьи и детские песни, так же, как и девичьи и женские песни, бывает трудно отделить друг от друга, подобно песням парней и мужским песням. Для четкости деления Лённрот пытался учесть не только принадлежность песен
отдельным социальным и возрастным группам, но также обстоятельства и положения, в которых та или иная песня исполняется, то есть ее бытовую функцию.

Лённрот представил в «Кантелетар» только песни калевальской метрики, в основе которой лежит четырехстопный хорей с нерифмованным стихом, но с обязательной аллитерацией, которую в переводах почти невозможно сохранить. Новая рифмованная песня классической европейской метрики только еще завоевывала себе место в Финляндии, была еще далека от совершенства и не могла в художественном отношении соперничать со старинными песнями, возраст которых насчитывал столетия. Для наглядности составитель приводил в предисловии 23 рифмованные песни, предоставляя читателю возможность самому сравнивать и делать самостоятельные выводы. Старинная народная песня была для Лённрота эталоном художественности. Он противопоставлял ей «ученую», то есть профессиональную поэзию Финляндии, и не без основания, учитывая то, что финляндская литература находилась еще в стадии становления: «Если бы мы взялись оценивать опусы ученых поэтов, то поэзия Финляндии оказалась бы далеко позади многих других народов, как дело и обстоит. Но это обстоятельство не очень нас огорчает, поскольку по части народной поэзии мы чуть ли не на первом
месте».

Отличительными чертами народных песен Лённрот считал естественность и искренность, благодаря которым они всегда высоко ценились знатоками. По мнению Лённрота, собирание старинных песен в Финляндии и Карелии началось слишком поздно: «Многие из самых прекрасных песен потеряны навеки; многие, сохранившиеся до наших дней, исчезают день ото дня, год от года, от поколения к поколению, если их не собирать со всем тщанием. Большую часть песен этого собрания мы получили от старых женщин, которые постоянно, между пением, припоминая другие песни, говаривали: «Если бы вы пришли в годы моего девичества, тогда бы их много собрали, тогда их еще пели, но ныне уже забываются, потому что молодежь их уже не поет, предпочитая горланить свои негодные песни».

На вопрос, который Лённрот задает в предисловии к «Кантелетар»: является ли Карелия родиной собранных там лирических песен или же их последним прибежищем, он отвечает поэтическим образом крестьянских детей, которые, пугаясь зашедших в дом господ, бросают свои игры и прячутся по углам. Так и старинные песни, по предположению Лённрота, раньше пелись по всей Финляндии, но позже, под натиском шведской культуры, стали отходить на восток и попрятались в глухих лесных деревнях, оставив в западных областях лишь воспоминания о себе в виде стихотворных пословиц и изречений — отрывков из когда-то известных песен. Косвенным доказательством правильности этой мысли Лённрота может послужить песенное богатство Ингерманландии1, в которой наряду со своими оригинальными песнями бытовали песни, общие для финско-карельского языкового ареала. Здесь до начала XX века сохранилось множество как эпических, так и лирических песен калевальской метрики. Недаром исследователь «Кале-валы» Вяйнэ Кауконен высказал мысль, что если бы ингерманландские записи другого одержимого собирателя Даниэля Эуропеуса, изданные позднее, существовали до 1835 года, когда Лённрот работал над первым изданием «Калевалы», то эпос мог бы получиться по содержанию иным. Работая над вторым изданием «Калевалы» (1849), Лённрот получил в свое распоряжение в числе записей других собирателей и записи Эуропеуса, сделанные в Карелии и Ингерманландии (всего около 2500 рун). Он писал другу-писателю Фабиану Коллану: «Из всех собранных до сих пор рун вышло бы без преувеличения семь Калевал, и все разные».

2

О «Кантелетар» трудно говорить, не касаясь «Калевалы»,— настолько тесно они связаны. Вся лирика второго издания «Калевалы», значительно расширенного по сравнению с первым, восходит к «Кантелетар». Вступительная и заключительная руны «Калевалы» составлены из песен о песне и пении, которые можно найти в первом разделе первой книги «Кантелетар». Много лирических девичьих и женских песен вошло в руны 21—25, в которых описывается состояние невесты перед замужеством и свадьба Илмаринена. Пастушьи и охотничьи песни вошли в разные руны эпоса. В общей сложности, по свидетельству финского фольклориста Кауконена, Лённрот внес во второе издание «Калевалы» около 850 стихов из первой книги «Кант-елетар» и около 650 стихов из второй книги. В цикле Куллерво, который пополнился ингерманландским материалом, использованы песни и баллады из третьей книги. Таким образом, трагическое повествование о Куллерво родилось в результате творчества Лённрота из гетерогенных, первоначально не связанных между собой устно-поэтических произведений. Это во многом относится и к рунам о Лемминкляйнене. Можно сказать, что драматические коллизии второго издания «Калевалы» подсказаны Лённроту народными балладами, вошедшими в третью книгу «Кантелетар».

В вековой полемике ученых — что такое «Калевала»: подлинно народный эпос или продукт личного творчества Лённрота, «Кантелетар» оставался в тени, хотя составитель пользовался одними и теми же принципами и в том и в другом случае. Он исходил из идеи, высказанной уже до него, что все варианты устнопоэтического произведения восходят к одному источнику. Сравнивая варианты одного сюжета между собой, можно создать цельное и более полное поэтическое произведение, состоящее из лучших составных частей разных вариантов. По выражению Кауконена, Лённрот создал свой миф о существовании когда-то в древности «калевальского» племени с его историческими героями, о подвигах которых повествовали эпические песни. Однако наука не подтвердила реальность построения Лённрота. Но оно позволило ему создать «Калевалу». Он счел себя вправе объединить все лучшее в эстетическом отношении и богатые по содержанию руны в единой сюжетной канве, связать и такие события и героев, которые в народной традиции между собой не связаны. Он сознательно следовал тенденции лучших рунопевцев, таких, как Архиппа Перттунен и Онтрей Малинен, стремившихся к созданию «малых эпосов», контаминируя отдельные эпические песни.

Кауконен, проделавший колоссальную работу по выявлению фольклорных истоков каждого стиха «Калевалы» и «Кантелетар», с полным правом заявляет: «Как «Калевала» не является собранием народных эпических рун, так и «Кантелетар» не является, по причине переложений Лённрота, собранием подлинных народных песен, исполняемых народными певцами». Для исследования собственно устной поэзии карел и финнов ни «Калевала», ни «Кантелетар» не годятся. Но несмотря на то что они несут на себе отпечаток личного творчества Лённрота (прежде всего в области сюжетообразования и композиции), было бы неправильно считать их созданиями только индивидуального гения. Величие этих произведений именно в том, что они по сути своей являются народными. Максим Горький в знаменитой статье «Разрушение личности» (1909) писал: «Мощь коллективного творчества всего ярче доказывается тем, что на протяжении сотен веков индивидуальное творчество не создало ничего равного «Илиаде» или «Калевале»...»

Что касается «Калевалы», то все полевые записи, послужившие материалом для Лённрота, сохранились. Установлено, что 33% стихов эпоса Лённрот сохранил в том виде, как они были записаны от рунопевцев. В 64% стихов он унифицировал язык и стиль, стремясь сделать эпос более доступным широкому читателю, и лишь 3% стихов сочинены для связок самим Лённротом, по праву поэта-певца, как он сам считал. Современник Лённрота Август Алквист писал в 1884 году, уже после смерти создателя «Калевалы», что он приравнял себя к народным певцам и что у него было такое же чувство красоты в отношении народной поэзии, как у лучших рунопевцев. Он не был плодовит как сочинитель, замечает Алквист, но и это было благом.
О праве Лённрота на выбранный им метод создания своих законченных композиций из материалов народной поэзии спорили, начиная с выхода в свет «Калевалы» и «Кантелетар», спор продолжался и в нашем веке. Было время, когда Лённрота равняли с Макферсоном или, наоборот,— считали его только переписчиком. Но несмотря на личный вклад Лённрота, народная сущность национального эпоса «Калевалы», так же, как и песен «Кантелетар», бесспорна. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что обе эти книги, с распространением грамотности, вернулись к своим истокам — в среду народа, носителя поэтической кале-вальской традиции, и стали подлинно народными книгами. Уже в конце XIX века собиратели стали обнаруживать, что некоторые эпические песни, которые исполнители считали исконно традиционными, на самом деле выучены из «Калевалы». Сборник песен «Кантелетар» стал особенно популярным там, где еще продолжала жить древняя традиция калевальской лирики.

3

При составлении «Кантелетар» Лённрот придерживался трех принципов: песни должны были быть подлинно народными, эстетически совершенными и исконными. Из множества вариантов он стремился выбрать «самую красивую и лучшую песню», признавая при этом, что, возможно, не всегда его выбор был самым лучшим и новый составитель в будущем, как он надеялся, преуспеет в этом лучше, чем он. Кроме эстетических критериев отбора, у Лённрота был еще и генетический подход: он стремился представить песни в их первоначальном, по его разумению, виде. Дело в том, что в народном бытовании песни часто контаминируются, а принципы и причины контаминации для собирателей чаще всего непонятны, и поэтому факт контаминации может показаться случайным. Так подходил к песням и Лённрот, находя соединение разных песен в одно целое нелогичным и необоснованным. По существу, генетический подход по Лённроту сводился к созданию логической стройности песен, как ее понимал составитель. В то же время он создавал, правда исключительно из народного песенного материала, свои композиции. Как свидетельствует Кауконен, в первой и второй книгах «Кантелетар» имеется несколько десятков песен, которые вообще не подвергались обработке, в некоторых из них встречаются лишь дополнения в несколько строк, взятые из других вариантов песни. Но обычными в сборнике являются соединения близких по содержанию песен в единое гармоническое целое.
Иногда в одной песне «Кантелетар» можно найти строки из 10—15 песен. В некоторых случаях даже самое тщательное исследование бессильно найти те народные песни, из которых Лённрот построил свой коллаж. Но, как отмечает Кауконен, у Лённрота всегда была определенная эстетическая задача. Для примера можно привести песню N2 211 «Разошлась по свету радость» из второй книги «Кантелетар» . Исходным материалом, подсказавшим составителю тему этой довольно длинной песни, были варианты следующей незатейливой песенки (в подстрочном переводе):
Певала я раньше, ребенком, языком играла в юности, но теперь без денег не пою, без золота рта не раскрою.
В лирическом «я» песни Лённрот увидел старую несчастную женщину, которая упоминает о золоте только ради жалкого бахвальства, чтобы подняться в глазах презирающих ее людей. Лённрот вжился в роль этой женщины и совершенно в народном духе создал ей биографию: противопоставил ее теперешней жизни счастливую безоблачную пору детства и юности. Как и в этом случае, Лённрот всегда стремился придать народной песне определенную идею и ее лирическому герою — осязаемые черты.

Так родилась из нескольких строк народной песни в результате поэтического воображения Лённрота и одна из лучших песен «Кантелетар» — «Здесь, вот здесь прошел мой милый» (I книга, № 174). Очень популярной в народе стала песня «Кантелетар» «Ох-ох, милый дом, родимый!» (I книга, № 75). Варианты подобной народной песни нигде не обнаружены. Кауконен показал, что эта песня сложена Лённротом из народных пословиц калевальского размера, в которых противопоставляется родное и чужое. Продуктом личного творчества Лённрота является и первая песня сборника «Чудесное кантеле», представляющая собою как бы монолог покровительницы кантеле—Кантелетар и раскрывающая основную тональность всей калевальской лирики.

Лённрот не скрывал своего метода, а, наоборот, неоднократно разъяснял его в публичных статьях. Так, например, в газете «Хельсингфорс Моргонблад» за 1843 год он подробно рассказал, как была им составлена песня «Если б милый появился» (II книга, № 43; вариант № 42, строки 19—40), ставшая уже до «Кантелетар» известной в Европе благодаря переводам на многие языки. Здесь уместно коротко остановиться на истории популярности этой песни. Переведенная поэтом Франсеном на шведский, эта песня привлекла внимание путешествовавших по Финляндии шведа А. Ф. Шёльдебранда и итальянского музыканта Джузеппе Ачерби и вскоре была переведена на несколько европейских языков. Ачерби писал в 1802 году по поводу этой песни: «На ней лежит печать безыскусственности, сильного чувства, смелости поэтических образов, каковых просвещенный ум подчас напрасно добивается. Для творения неграмотной девушки это удивительное достижение... Страсть финской Сапфо, девы снега и льда, пылает так же жарко, как и у поэтессы острова Лесбос». В 1810 году эту песню обнаружил Гете в книге Шёльдебранда и сделал свой перевод на немецкий под названием «Финская песня» и таким образом ввел в мировую поэзию. Этой песне исключительно повезло в отношении количества переводов. Уже в середине XIX века стокгольмский чиновник, любитель поэзии Цеттерквист собрал 467 переводов песни на разные языки мира, в их числе на древнегреческий и санскрит (на русском языке эта песня под названием «Коль пришел бы мой желанный» вышла впервые в 1917 году в переводе Валерия Брюсова).
Следовательно, Лённрот не случайно завел разговор именно об этой песне в 1843 году. Финской читающей публике песня была ранее известна по одному из вариантов, опубликованных в сборнике народных рун Топелиуса-старшего, кстати сказать, указавшего в свое время Лённроту направление, где следует искать калевальские эпические песни,— в Карелию на «русской стороне». По мнению Лённ-рота, вариант Топелиуса состоит из элементов разных народных песен, все они использованы в «Кантелетар», но в других связях. Лённрот же ориентировался на новые записи народных вариантов, среди которых встречались в художественном отношении более совершенные по сравнению с ранее публиковавшимися. Песня «Если б милый появился» стоит особняком в карело-финской народной лирике. Она своей неприкрытой страстностью бросала вызов принятым нормам морали: чувственные порывы, по ее канонам, следовало глубоко прятать. Песня получила широкое распространение по всей территории с финским и карельским населением. Ее исключительность до сих пор занимает умы исследователей. Из всех вариантов, насчитывающих более 150, наиболее типичным считается следующий. Приведем его здесь в подстрочном переводе для сравнения с текстами Лённрота (II книга, № 42, 43):



Народные варианты короткие—8—10 строк, у Лённрота же основная часть занимает 20 строк, к которым он еще присоединил своего рода «опровержение» выше сказанного —8 строк (№ 43). Самозабвенный порыв любовной страсти, характерный для лучших народных вариантов песни, у Лённрота сглажен и разбавлен многословием. В данном случае это вызвано существовавшими в то время нормами морали, которых Лённрот не мог не придерживаться.

4

Встает вопрос, как соотносятся песни «Кантелетар» в редакции Лённрота и их народные прототипы. По духу, по общей тональности, так же, как по особенностям репертуара, между песнями «Кантелетар» и записанными непосредственно от народных певцов нет принципиальной разницы. Как уже подчеркивалось, Лённрот был непревзойденным знатоком карельской и финской поэтической традиции и вжился в ее эстетику так, что не отличал себя от народных певцов. В предисловии к «Кантелетар» впервые была дана развернутая характеристика лирики финского и карельского народов, для которой свойственны, как подчеркнул Лённрот, чувства одиночества и грусти. Вообще элегические песни — песни-жалобы, песни-сетования, близкие по содержанию плачам, уходят своими корнями в глубокую древность. Мы часто встречаем в этих песнях образ девушки-сироты или одинокой старой женщины, и вообще, женский взгляд на мир является в лирике преобладающим, хотя имеются и мужские песни. Собственно любовная лирика еще мало распространена, зато многочисленны песни, воспевающие материнскую любовь и любовь к матери. Авторами их несомненно были матери, выражавшие в колыбельных песнях свои сокровенные чувства; женщины, выданные замуж на чужую сторону и в песнях с нежностью вспоминавшие отчий дом; девушки-сироты, особенно остро чувствовавшие лишение материнской любви. Сиротство, одиночество большей частью являются выражением социальной обездоленности: лирическое «я» песен не просто осиротевшая девушка, а бедная батрачка или пастушка (обычный удел маленьких сирот); не вообще страдающий от одиночества человек, а бедная вдова или презираемая всеми бобылка.

Пользуясь реалистическими образами, взятыми из повседневной жизни, лирика в целом создает богатый и разнообразный переживаниями внутренний мир простого труженика, в который вмещается и любовная грусть, и благодарность матери, и возвеличенье мира между государствами.
В период расцвета лирики калевальского размера на Севере преобладал такой тип поселения, когда крестьянские усадьбы стояли в одиночку по берегам озер и рек, среди лесов (этим обстоятельством, возможно, объясняется обычай сольного пения и отсутствие многоголосия в народной песенной традиции карел и финнов). Такая обособленная жизнь усиливала наблюдательность за явлениями природы, в которой поэты-певцы черпали поэтический материал. Леса, озера, горы были для них как родной дом и в то же время как святилище. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать великолепные, проникнутые глубоким почтением и радостной любовью к природе песни охотников (II книга, № 329—331).
Как и в русском песенном фольклоре, в карело-финской лирике излюбленным художественным приемом является символика птиц. Часто в девичьих песнях встречается образ кукушки — птицы печали, надежды, предсказательницы судьбы. Чистый, прозрачный звук кукования кукушки в летний вечер над светлыми водами и дремлющими лесами будил в чуткой душе целую гамму чувств. Другая птица, которой принадлежит почетное место в лирике,— это утка-морянка, аллы. Большие стаи этих изящных черно-белых уток ранней весной перелетают с юга через Карелию на Белое море, отдыхая и кормясь на только что вскрывшихся озерах, а глубокой осенью летят обратно на юг. Аллы-морянка — символ печали и разлуки, потому что, как поется и в песне, она всегда плавает в ледяной воде и крик ее жалобен: «Ал-алла, ал-алла!» (Отсюда и название аллы.) Утка-морянка в карельских свадебных плачах — символ невесты и вообще молодой девушки, которая в родной семье — лишь недолгая гостья, потому что в самую цветущую пору юности она навсегда должна покинуть отчий дом. Исследователь калевальской поэзии Матти Кууси, впервые попытавшийся на основе анализа языка и поэтического стиля наметить историческую периодизацию лирики ка-левальского размера, из большого количества «песен печали» выделил шесть, которые он считает произведениями одного гениального автора.

Все эти песни, более или менее редактированные Лённротом, представлены в «Кантелетар»:
1. Что на сердце (I книга, № 25).
2. Сиротская доля (I книга, № 26).
3. Только сердце не оттает (I книга, № 60).
4. Нет нигде такой прекрасной (I книга, № 160).
5. День вовеки не наступит (II книга, № 110).
6. Без гнезда векую, рябчик (II книга, № 226).

Первая песня известна пока только в редакции Лённрота, поскольку полевые записи не обнаружены. Вторая песня почти соответствует народным вариантам. Что касается третьей песни, то в народной традиции к ней относится лишь начало— шесть строк из соответствующей песни «Кантелетар», остальные 13 строк взяты Лённротом из других песен. Четвертая песня — по содержанию ода, воспевающая красоту и чистоту любимого человека. В народной традиции песня имела разные функции: в Приладожье она стала свадебной песней — величальной невесты (в песне «Кантелетар» — 5—12 строки), в Ингерманландии она стала выражением дочерней любви к матери. Пятая песня использована Лённротом как составная часть длинной песни, насчитывающей 40 строк (она занимает строки 11 —18). То же можно сказать и о шестой песне: она составляет лишь небольшую долю в пространной песне Лённрота (строки 23—29).
По мнению Кууси, все эти шесть песен объединяет абсолютный, музыкальный слух, изысканность поэтических приемов, скупость бытовых деталей, особый стилистический рисунок повторов. Все это свидетельствует об утонченности переживаний, когда чувство обездоленности и сиротства находит разрешение в просветленной меланхолии. Исследователь предполагает, что эти песни принадлежат одному автору, молодой женщине, которая жила в XIV веке где-то на северо-западном побережье Ладожского озера (ареал бытования этих песен не распространяется за пределы западного и северо-западного При-ладожья).

На примере этих песен видно, что у Лённрота была склонность к наращиванию: иногда он объединял близкие по содержанию песни в одно целое, иногда нанизывал строки из разных вариантов песни. Последнее, казалось бы, не противоречило народному принципу сложения песни, поскольку один из художественных приемов карело-финской лирики, как и эпики,— это параллелизм. Однако народное эстетическое чутье избегает перегрузок, в то время как Лённроту иногда изменяло чувство меры. Объясняется это тем, что он хотел донести до читателя все лучшие строки, созданные гением народа.
Песни элегической тональности занимают значительное место в карельской и финской народной лирике, но в «Кантелетар» немало и песен веселых, задорных, пронизанных светлым и радостным восприятием мира, беззаботностью молодости. Таковы многие песни девушек и юношей, в которых мы видим обычное для молодежи поддразнивание, насмешки, дурачества. Но юмористическое восприятие негативных сторон жизни, свойственное в зрелом возрасте,— сравнительно поздняя стадия в развитии народной лирики. Звучащий в песнях смех сквозь слезы — свидетельство неистребимой воли к жизни. Авторы таких песен вышучивают, высмеивают свои невзгоды и готовы признать свою судьбу скорее нелепой, чем несчастной. Примером может служить песня «За хромым совсем не худо» (II книга, № 209). Фольклористы считают ее классическим образцом финского народного юмора. Песня бытовала на большой территории восточной Финляндии и Карелии, охватив на юге всю Ингерман-ландию.
Песни, проникнутые самоиронией, содержащие размышления о превратностях судьбы, представляют собой уже зачатки философской лирики. Такие песни встречаются среди мужских песен (II книга, №№ 306, 308, 312, 314).
Большой интерес вызывают песни о войне. Территория, на которой бытовали представленные здесь лирические песни, не раз была на протяжении веков полем битвы двух могущественных держав — России и Швеции. От разорительных войн больше всего страдали жители приграничных областей, которые сами принуждены были принимать участие в битвах. Песни выражают народное отношение к войне. Если молодые парни могли романтизировать смерть на войне (II книга, N9 265), то у зрелых мужей, познавших кровавые битвы, личное переплетается с заботой о судьбе народа, вовлеченного в политические распри между государствами. Война — это смерть, ужас и страдания не только для воинов, но и для всей многострадальной земли (II книга, №№ 323—328). Прекрасна песня «Сотвори мир на границе» (II книга, № 327), в которой страстная надежда на прекращение войны, мечта о возможности мирно пахать землю выражены в скупых, но проникновенных словах.

Лённроту пришлось защищать народную песню от эстетических канонов романтизма. На иной вкус, писал он, содержание и предмет этих песен может показаться низким, недостойным поэзии. «Тот, кто жаждет поэзию возвышенную, о заоблачных предметах, пусть никогда не ищет ее в народных песнях!»— восклицал Лённрот. Конкретность и точность поэтических образов, взятых из повседневной крестьянской жизни и окружающей природы, сближает песни «Кантелетар» с реалистической поэзией нашего времени. В этих песнях мы не найдем идеализации героя, характерной для героического эпоса, они полны драматизма и не чужды самоанализа и самоиронии.
Не все песни первой и второй книг «Кантелетар» являются лирическими. Мы найдем здесь немало и эпических песен, особенно в разделах «Пастушьи песни» и «Детские песни» (I книга). Это несоответствие вызвано тем, что при классификации песен Лённрот учитывал и функцию песни и ее принадлежность определенной возрастной и социальной группе.
Выявить народные первоисточники песен третьей книги «Кантелетар», по сравнению с лирическими песнями первой и второй книг, для исследователей не стоило большого труда. Баллады, как правило, имели названия, данные народными певцами, которые Лённрот в основном сохранил. Лённрот выбирал из имевшихся вариантов сюжета лучший и в случае надобности вносил добавления или изменения в этот текст-основу, исходя из своих эстетических требований.

Многие баллады послужили для Лённрота материалом при составлении второго, дополненного издания «Калевалы» (1849). Так, например, баллады «Дети Туйретуйнен» (№ 19) и «Уход Куллерво на войну» (№ 30) вошли в цикл рун о Куллерво и усилили его трагизм. Мотивы из разных баллад использованы Лённро-том в калевальских рунах об Айно, о Лемминкяйнене и в последней, пятидесятой руне о Марьятте.
Исследователями установлено, что сюжеты многих финских и карельских баллад являются международными, но более тесную связь они обнаруживают с датско-шведскими балладами. Однако заимствованные сюжеты рыцарских баллад приобретали в финской городской и крестьянской среде новое идейное содержание и по существу создавались заново по канонам народной поэтики. Центральным персонажем баллад становится женщина из народа, которая противопоставляется соблазнителю из социальной верхушки (III книга, № 13—15).
«Гибель Элины» не зря названа самой величественной и драматической из финских народных баллад. Балладой это произведение называют условно. В нем сошлись элементы баллады, христианских легенд о великомученицах и народной драмы. «Гибель Элины» имеет историческую основу. Клаус Курки был судьей в Весилахти (Западная Финляндия) во второй половине XV века, но события фактически относятся не к нему, хотя муж Элины и назван этим именем, а к другому историческому лицу, Клаусу Дьякну, который был судьей в Хяме в конце XIV века. Он действительно сжег свою первую жену Элину и потом женился на Кристине, дочери Йенса. Баллада могла быть сочинена только в XVI веке, когда образы двух Клаусов стали уже легендарными, и поэтому стала возможна подмена одного имени другим.
В руне-легенде «Батрак из Виро» (III книга, № 4) в религиозной
форме выражен социальный протест бесправных низов общества: батраков, поденщиков, пастухов, вынужденных из-за куска хлеба терпеть произвол богатых хозяев и мечтавших о возмездии хотя бы на том свете.

5

Несмотря на то что лирические песни калевальской метрики уже не бытуют в народе, песни «Кантелетар» не являются историческим реликтом. Они приобрели вторую жизнь в печатном слове. Чувства и переживания простых людей, народный кодекс нравственности, высокий гуманизм, которые воплотились в этих песнях, относятся к непреходящим ценностям. Народная песня и сегодня созвучна нашим переживаниям, она актуальна, потому что пробуждает в нас истинно человеческие качества: трудолюбие и миролюбие, честность и чувство собственного достоинства, нравственную чистоту и сострадание к беззащитным. И все это в простых искренних словах и проникновенных образах, без ложного пафоса и патетики.
Такие произведения, как «Калевала» и «Кантелетар», имеют не только художественно-эстетическое, но и в широком смысле культурно-историческое значение. Лённрот вернул народу то, что было создано народом, и этим разбудил самосознание целой нации. И в самом формировании нации, в его сплочении творчество Лённрота сыграло далеко не второстепенную роль. Сквозь хаос говоров и диалектов Лённрот прокладывал путь единому литературному языку. В книжный финский язык, сложившийся на почве западно-финских диалектов, он, посредством «Калевалы» и «Кантелетар», направил животворящий поток восточно-финских и карельских диалектов. Благодаря деятельности Лённрота, народная поэзия вошла в литературный процесс Финляндии как самый значительный движущий фактор. Своим титаническим трудом Лённрот не только доказал, что «мужицкий» финский язык способен быть средством информации духовной жизни общества, но и всеми силами способствовал этому. В частности, Лённрот сотнями создавал новые необходимые слова в области языкознания, истории, медицины, права, ботаники и других наук, исходя из возможностей родного языка, не прибегая к словам иностранного происхождения. Термины, введенные в обиход Лённротом, теперь нам кажутся исконными.
«Сестрица «Кантелетар» значительно уступает в популярности своему славному брату «Калевале». «Калевала» переведена полностью на более чем 30 языков, кроме того в отрывках еще на несколько десятков языков. «Кантелетар» полностью не переводилась, но на многих европейских языках в прошлом и нашем веке появились переводы избранных песен сборника. О русских переводах следует рассказать подробнее. Карельскому фольклористу Н. А. Лавонен принадлежит исследование, в котором подробно рассматривается история знакомства русских читателей с песнями «Кантелетар»1. Сведения о русских переводах извлечены из статьи Лавонен. Примечательно, что сообщение о выходе в свет первых выпусков «Кантелетар» в 1840 г. было опубликовано в том же году в «Современнике» (XX том). В статье «Литературные новости Финляндии» Я. К. Грот писал, в частности, о «Кантелетар»: «Большая часть песен, вошедших в две первые части «Кантелетар», поражает своею разнообразною красотою. Одни замечательны по оригинальной идее или по прелести оборота, данного простой мысли; достоинство других заключается преимущественно в очаровательности поэтического языка». Яков Грот, позднее академик и вице-президент Российской академии наук, был признанным знатоком литературы и культурной жизни Финляндии. В 1841—1852 гг. он был профессором русского языка, словесности и истории в Гельсингфорсском университете, дружил со многими передовыми деятелями культуры Финляндии, в том числе с Лённро-том, переписка с которым частично опубликована. Грот в совершенстве владел шведским языком и, судя по письмам, успешно изучал финский. Цитируемая выше краткая характеристика песен «Кантелетар», данная Гротом, показывает, насколько точно он уловил самые существенные отличительные черты карельских и финских песен. Первые переводы четырех песен из второй книги «Кантелетар» были опубликованы в антологии А. В. Берга «Песни разных народов» (1854). Переводы отдельных песен появлялись в разных периодических изданиях в XIX и в начале XX вв.
В 1917 году под редакцией Горького и Брюсова вышел «Сборник финляндской литературы», в котором было опубликовано пять песен «Кантелетар» в переводе Брюсова (I книга, № 46, II книга, №№ 43, 137, 174, 221). Эти переводы были переизданы в сборнике «Поэзия Финляндии» (1962), в котором, кроме того, было опубликовано несколько новых переводов. До сих пор на русский язык переведено 48 песен, некоторые из них переводились не один раз, как, например, первая песня «Чудесное кантеле».

Данное издание избранных песен «Кантелетар» является самым полным из всех, издававшихся до сих пор в переводе на какой-либо язык. В сборнике представлены все три раздела, общее количество песен 337 (в оригинале 652 песни). Инициатором этого издания был покойный карельский поэт Николай Лайне (Гиппиев). Будучи председателем правления Союза писателей Карелии, он предложил издательству «Современник» ознаменовать 150-летие «Калевалы» изданием песен «Кантелетар». Переводы осуществлены Робертом Виноненым, Юрием Кузнецовым, Николаем Старшиновым и Олегом Шестинским. Близости переводов не только духу оригиналов, но и атмосфере народного быта далеких от нас времен способствовали точные и обстоятельные подстрочники, выполненные знатоками карельского и финского фольклора и этнографии, кандидатом филологических наук А. С. Степановой и П. И. Тупицыным.

Хочется закончить это введение словами напутствия Лённрота своему детищу «Кантелетар» перед выходом его в свет: «Так отправляйся же теперь в путь, «Кантелетар»... свидетельством стародавней жизни, ее обычаев и треволнений, а также вехой для новой финской песни и будущих ее певцов!.. Тем, кто тебя будет хулить, скажи, что ты не можешь быть лучше своего родителя — времени, которое породило тебя, а ты его дитя. От бедного родителя не много дитя унаследует, поэтому не стыдись своей бедности и крестьянского платья!.. Тем же, кто тебя чересчур будет возносить, шепни на ухо, что ты не заслуживаешь этих чрезмерных похвал... Хотя зачем я учу тебя, ведь в твоей песне давно сказано:
На себя хулу услышу — стан несу еще прямее и гляжу еще упрямей, голову держу высоко, как кобыла молодая, землю бьющая копытом. А когда услышу — хвалят, слово доброе услышу,— книзу голову склоняю и глаза смиренно прячу».



Кантелетар. Избранные песни. Перевод с финского. Составление и перевод У.С. Конкка Москва ,«Современник», 1985