Былички (uskomustarina, memoraatti) — устный рассказ о взаимоотношениях человека со сверхъестественными существами, о мнимых встречах с ними. Рассказчики придают быличкам значение подлинных фактов. В них повествуется о встречах с различными духами, хозяевами окружающей природы («хозяйкой воды», «хозяином леса», людьми калмы). К этому же жанру исследователи относят рассказы о знахарях, колдунах, привидениях, мертвецах и т. д. В быличках можно обнаружить различные пережитки древних языческих верований.

Встречи с нежелательными сверхъестественными существами вызваны нарушением общепринятых запретов, как-то: работать в праздники, париться поздно вечером в бане, ругаться перед отправлением в лес, быть несправедливым к кому-то и т. д. Былички известны только в прозаической форме. Несмотря на то, что они не имеют строго определенной постоянной структуры, они, как правило, сюжетно закончены, имеют традиционные мотивы, часто международные. Как и в других жанрах несказочной прозы, действия быличек «привязаны» к определенному месту — к своей или соседней деревне, ближайшему озеру, болоту и т. д. Если время действия в легендах, этиологических рассказах — далекое прошлое, то былички обращены в настоящее. Событие, о котором повествует быличка, могло случиться сравнительно недавно, поскольку действующим лицом в быличках выступает сам рассказчик, его родственник, односельчанин, т. е. люди, которых рассказчик достаточно хорошо знал.

К известным международным сюжетам относятся былички о водяных, леших. В Карелии до сих пор удается собирать былички о встречах с «хозяйкой воды» (vejenemäntä). «Хозяйка воды» — существо женского пола с черными длинными волосами. Она расчесывает их, сидя на камне, который выступает из воды. Стоит ее заметить с берега или лодки, как она исчезает с поверхности воды («solahti veteh»).

В книге представлены тексты разных жанров русского фольклора, бытовавших и бытующих в Карелии. Об их жизни, функционировании, о носителях этой традиции рассказано в послесловии.

В название книги вынесена пословица «Где цветок, там и медок». Ее смысл неизмеримо шире непосредственного умозаключения. «Цветок» и «медок» приобретают расширительный, обобщающий характер. Это и знание, и искусство, и творчество. Действительно, помещенные в сборнике произведения народной словесности вобрали в себя сладость и мудрость человеческого знания.

Общие исторические судьбы карельского и русского населения северо-западных окраин нашей Родины привели к общности тематики исторических песен карельского и русского народов. Русскошведские войны при Иване Грозном и Петре I и Отечественная война 1812 года в разной степени стали темами карельских и русских исторических песен. Но то обстоятельство, что эти события при совместных встречах двуязычных карел и русских хотя бы на Шуньгской ярмарке может быть, волновали умы народа не так долго, как отражение в эпосе легендарных воспоминаний о героическом прошлом Великой Руси, привело к тому, что идеологическая общность тематики карельских и русских исторических песен не успела завершиться их сюжетным уподоблением и схождением их фольклорных мотивов.

русская фольклористика впервые познакомилась с былинами по записям из б. Олонецкой губернии, по записям Рыбникова, Барсова, Гильфердинга, Шайжина и др. По подсчету Лободы (см. «Русский богатырский эпос»), к 1896 г. было известно 4G4 записи вариантов былин, из них около 300 из Олонецкой губ., причем Лобода ке считал повторные записи Гильфердинга, собиравшего через 10—15 лет после Рыбникова. Следует отметить, что при этом значение олонецких текстов не определялось количеством записей.

Записи из других районов (за исключением Архангельского Севера) были отрывочны и бедны, и, таким образом, не могли выдержать никакого сравнения с целостными и разнообразно разработанными текстами Прионежья. С блестящими по своей идеологической остроте текстами Рябининых, Касьянова, Прохорова, Сорокина, Федосовой, Богдановой, Пашковой, Фофанова, Конашкова не только в то время, но и до настоящего времени не могут конкурировать записи из других районов.

Данный выпуск посвящен исключительно былинным записям, а также текстам причитании, записанным от Тараевой. Известная ранее только как сказочница, она предстает ныне перед нами, как разнообразная носительница фольклорной традиции: как сказительница былин и как превосходная плакальщица.

Иван Герасимович Рябинин-Андреев, былинам которого посвящен настоящий сборник, — третий представитель, по прямой нисходящей линии, прославленного рода заонежских сказителей Рябининых.

Былины он перенял непосредственно от своего отчима, известного певца былин 1390—1900-х гг. Ивана Трофимовича Рябинина; былинное знание последнего, в свою очередь, восходит к сказительскому искусству отца Ивана Трофимовича, знаменитого Трофима Григорьевича Рябинина, крупнейшего мастера былины I860—1880-х гг. Непосредственная преемственность эпической традиции не прерывается и с Иваном Герасимовичем: свое знание, свое мастерство он передает одному из сыновей, современному нам сказителю Петру Ивановичу Рябинину-Андрееву.

Записи карельских сатирических сказок в подавляющем большинстве относятся к советскому времени, когда началось систематическое изучение карельского фольклора. В 1931 г. был учрежден Карельский научно-исследовательский институт культуры, фольклорный сектор которого, особенно ко второй половине 30-х годов, развернул широкую работу по собиранию произведений фольклора, в том числе и сказок. Сказки в Карелии, правда, гораздо менее интенсивно, чем эпос, собирались финскими учеными еще в XIX в.,5 но сатирическая сказка в публикациях финских фольклористов занимает ничтожное место. Это вполне понятно, если учесть исходные позиции финской фольклористики, и в частности сказко-ведения, которое зародилось на почве западноевропейского бенфеизма. Судя по высказываниям финских собирателей XIX в., сатирические сказки уже тогда бытовали как у карел, так и у финнов, но исключались из круга фольклористических интересов как произведения, якобы лишенные какой-либо эстетической ценности. Острое классовое содержание народной сатиры отпугивало как собирателей, так и ученых.

О русской частушке говорится, что «...это не частушка, под которую нельзя плясать» . О карельских напевах частушек этого не скажешь. Они размеренны по ритмике, по темпу, поются в очень спокойной манере, не имеющей ничего общего с плясками. В южной и средней Карелии сами исполнители в отличие. от «долгих» кадрильных песен называют их lyhytpajo — короткая песня .

Возможно, что карельские напевы частушек стали возникать под влиянием русских образцов. Однако, по мере формирования в особый музыкальный жанр, мелодика карельской частушки вбирала в себя интонации карельских традиционных песен, главным образом, эпических песен и причитаний. Эти интонации очень тесно сплелись в частушечных напевах, придав им большую самобытность, отличающую их, как уже отмечалось, от русских частушек. Близость к эпическим мелодиям проявляется в размеренности ритмики, спокойном характере исполнения, сходстве мелодических оборотов: восходящие квинтовые интонации в начале напевов, двузвучные внутрислоговые мелодические обороты.