Пудож
Просмотров: 2553
Пудожский погост в 1785г стал г.Пудожем.
16.10.1926г. Пудож, как и Олонец, решением Президиума КарЦИК переведён на положение села.
25.03.1943г указом Президиума Верховного Совета КФССР село Пудож преобразовано в город районного подчинения.
Харузина Вера Николаевна.
"На севере : (Путевые воспоминания)". 1890 год.
Потянулось ровное место: вдали виднелась масса серых домов; белая церковь с синим куполом выделялась из общего серого Фона.
"Это что за село?"’ спросили мы.
"Да это Пудога город и есть!"
"Вот так Пудож!" невольно удивились мы.
Масса серых домиков совершенно однообразной постройки, напоминающих собою деревенские избы, вместе с скромным собором, ютятся на краю крутого обрыва, спускающегося к реке Водле. Вперемешку с домами идут огороженные пашни, засеянные овсом и рожью, реже огороды, принадлежащие обывателям. По прямым линиям пересекают друг друга узкие улицы, почти что сплошь заросшие травой. На улицах непробудный покой; на них мирно пасутся овцы, лениво переходя с одного места на другое; да ребятишки кое-где собираются около луж и со звонким смехом загорелыми ножками месят жидкую грязь. Спит весь город, спит с утра до вечера и с вечера до утра. В окнах, уставленных горшками с диким перцем, бобами и фуксией редко, редко покажется чьё нибудь лицо. Но не подумайте, чтобы вас не видали, потому что вы шли всё время по спящему городу или даже вовсе никуда не выходили. Вас видели; откуда, когда — вы этого не можете постигнуть; вас разглядели со всех сторон, про вас все знают. Но такова уже жизнь в провинции — с этим надо мириться. Сплетни, сплетни и сплетни — да что же другое и делать? Где же те интересы, которые могли бы пробудить нашу провинцию и заставить ее жить, хотя бы не напряженной деятельной жизнью столицы, а отвлечь ее, по крайней мере, от глубокого нравственного сна? Теперь Пудож спит, как и все самые плохие провинциальные городки. Напрасно бы вы искали обывателей на улицах — все пусто; даже на так называемой Главной улице, которая отличается от прочих только тем, что на ней меньше травы и по сторонам сделаны деревянные мостки вместо тротуаров — и на этой улице никакого движения. Лавки и те почти все заперты, и, только дернув несколько раз за звонок, вы можете вызвать из внутренних комнат самого торговца, который лениво отворит вам дверь, как бы удивляясь сам такому редкому явлению, как приход покупателя. Так, например, для того, чтобы найти щетку для чистки платья, нам пришлось сделать целое путешествие по городу, заходя во все лавки, звоня и стуча во многие двери, пока, наконец, мы не нашли одну единственную завалявшуюся щетку. Относительно оживленно идет торговля в лавке Базицкого, куда приходят многие крестьяне за нужными припасами. Базицкий знаменитый гражданин г. Пудожа. Имя его очень известно на севере: он ведет большое дело и слывет "миллионщиком". В Пудоже среди приземистых домиков гордо возвышается, подобно дворцу, большой кирпичный дом его, с красивым видом на круто извивающуюся Водлу. Базицкому же Пудож обязан и устройством богадельни. В Пудоже есть и больница и при ней аптечка — здание чистенькое, хотя и маленькое. Вообще здания казенные отличаются от остальных тем, что они окрашены преимущественно в светло-коричневую краску и выглядят чище и красивее. Недостаток жизни и ограниченность потребностей ощущается повсюду: почта идет только два раза в неделю и это считается вполне достаточным; тому же можно приписать и вялость торговли; к тому же можно, пожалуй, отнести и то, что во всем Пудоже есть только один булочник, который взялся печь белые хлебы — да и то ему надо заранее заказывать их. Для развлечения обывателей есть библиотека, есть и клуб. В низеньких закоптелых комнатках мужчины играют в карты, барышни танцуют под звуки гармонии. Барышни скучают смертельно и жаждут прибытия какого нибудь нового кавалера.
Первое место в Пудоже, конечно, занимают чиновники, которые держатся в стороне своим кругом. Остальное население исключительно составляют мещане и ссыльные. Было время, когда Пудож был почти буквально наводнен ссыльными поляками. Между ними было много людей состоятельных; жизнь они вели на широкую ногу, устраивали балы и концерты. Городу жилось весело с этими невольными гостями. Теперь ссыльных в Пудоже относительно мало. Богатых нет вовсе, а положение ссыльных бедных очень тяжелое. Вспомоществование выдается им от полиции в размере 2 р. — 6 р. 50 к. в месяц. Понятно, что существовать на эти деньги нельзя. Летом многие из них отправляются на лесопильные заводы; но трудная работа на заводах не всем приходится по силам, и многие гибнут. Зимою бедствуют окончательно. В Пудоже работы нельзя найти, потому что в каждом хозяйстве есть достаточно своих рабочих рук. Редко кто из жалости даст пилить или колоть дрова; заработать в месяц 1 р. или 1 p. 50 к. значит, что неслыханное счастье привалило к удачнику ссыльному.
Так описывали нам бедственное положение ссыльных сами пудожане.
"И какие мы мещане? Мещане — что крестьяне. Всю работу крестьянскую справляем," так говорить про себя коренное пудожское население. И действительно, когда посмотришь на пудожских мещан: на их лица, костюмы, на их жизнь и обстановку — невольно приходит в голову вопрос, какими судьбами, за что, из всего этого уезда, жребий выпал именно жителям Пудожа, а не какого-либо другого селения именоваться мещанами.
Пашни за городом, пашни около домов - вот в чем заключается их главный интерес. Каждое утро мужчины выезжают на сохах и боронах за город; каждый вечер возвращается их пестрая толпа на утомленных лошадях. Женщины справляют дома работу, как и деревенские бабы: стряпают, ходят за скотом, возятся в огороде, ходят также на полевые работы. Это те же типы, что в деревне: рослые, сильные мужики, сильные, здоровые женщины, загорелые, лохматые дети в холщевых, реже ситцевых рубахах и сарафанчиках. В разговоре, конечно, обнаруживается большее знание городских слов, более широкий кругозор — Петербургская культура с внешней стороны не осталась без влияния на Пудож, а отсюда разносится и по окрестным деревням. Пудожане пьют кофе, знакомы и с иностранными словами, видали многое — но в сущности остались такими же невежественными, как и обитатели глухих углов Олонецкой губернии.
Дом Кошутина, у которого мы остановились, так же как и остальные дома пудожских мещан, чрезвычайно сходные с деревенскими избами — двухэтажный. Внизу — в так называемой "подъизбице". живет семья хозяина. Наверху, в "горнице", спит сам Кошутин с женой. Другие комнаты наверху заняли мы. Кошутин толстый, рыжий мужик, с плутоватой усмешкой, готовый подчас и обмануть кого можно, любящий выпить иногда, веселый в меру, осторожный и никогда не забывающий дела. Кошутина редко бывает видно дома: он то в лесу, или на поле за работою, то отбывает ямщину. Ему деятельно помогает старший сын. Другие сыновья, два высоких рыжих мальчугана лет 12-ти и 13-ти иногда подсобляют, но больше бегают с товарищами, и без умолку хохоча, подталкивая друг друга, врываются в избу, чтобы поесть, и затем с таким же шумом исчезают. Младшие девочки целый день возятся с подругами возле дома. У Кошутина есть еще дочь, 15-ти летняя Поля. Поля весь день на работе; за то и рада же она празднику. С утра причешется, умоет миловидное, немного капризное личико, достанет из своего сундука новый сарафан и кумачную с широко открытым воротом и короткими пышными рукавами рубашку и куда какой красавицей идет на «беседу». Поля уже невеста; не налюбуется на нее отец; мать и бабушка питают тайные надежды.
По внутренней лестнице я спустилась однажды в "подъизбицу". В широкой комнате было тихо. На лавках и в углах лежало грудой наваленное платье, валялись инструменты и клубки нарезанной в ремни бересты. На столе остались неубранными деревянные чашки, ложки и корки хлеба. На одной из лавок сидела старуха в полинялом сарафане и платке. Она протянула на лавке ноги и, поставив между ними полугодовую девочку, заставляла ее выделывать руками разные движения.
"Иди, иди пестовать внучку", сказала она, увидав меня, и протянула мне свою морщинистую руку. "Помогай бабушке".
И затем, обратясь снова к девочке, она начала подбрасывать ее, приговаривая:
"Марьюшко! Любанчик! Мань-ко! Хорошая девушка будет, парни любить будут. Скажи: ножки у меня славные, ручки большие — скоро сосватают! Любушка! Марьюшка! У Пашутки-то рот большой, большой — а у нашей Марьюшки рот, что у ласточки!"
Вошла 6-летняя девочка.
"Анко, что не уберешь со стола? только и думаешь, что бегать. Помощница!" — улыбнулась она в мою сторону, когда девочка с опечаленным личиком, поглядывая в окно на резвящихся подруг, стала исполнять приказание.
С бабушкой мы скоро подружились. "Ах ты, боженая," встречала она меня всякий раз — "иди пестовать" — а сама улыбалась мне своим беззубым ртом. Бывало сидит бабушка около зыбки — сама чинит платье семейных, а ногой раскачивает колыбель. Раскричится девочка — бабушка тотчас затянет колыбельную песню — "байканье". Но обыкновенно бабушка беседовала со мной. Рассказывала про свою молодость, про Полю, как она ходит на беседы, как девушки играют там с парнями, про нашего хозяина, своего ненаглядного Пешу, который один остался у неё; наконец тихонько поверяла мне свои невзгоды, свои ссоры с невесткой. Обыкновенно в комнате не было никого. Изредка только прибегали за чем-нибудь дети или приезжал на время сам хозяин. Хозяйка была больна и по большей части лежала в "горнице". Старуха, на обязанности которой теперь лежало самое легкое, по понятиям домашних, дело: смотреть за детьми, наскучив сидеть все одна с внучкой, была без сомнения рада хоть какому-нибудь обществу.
16.10.1926г. Пудож, как и Олонец, решением Президиума КарЦИК переведён на положение села.
25.03.1943г указом Президиума Верховного Совета КФССР село Пудож преобразовано в город районного подчинения.
Харузина Вера Николаевна.
"На севере : (Путевые воспоминания)". 1890 год.
Потянулось ровное место: вдали виднелась масса серых домов; белая церковь с синим куполом выделялась из общего серого Фона.
"Это что за село?"’ спросили мы.
"Да это Пудога город и есть!"
"Вот так Пудож!" невольно удивились мы.
Масса серых домиков совершенно однообразной постройки, напоминающих собою деревенские избы, вместе с скромным собором, ютятся на краю крутого обрыва, спускающегося к реке Водле. Вперемешку с домами идут огороженные пашни, засеянные овсом и рожью, реже огороды, принадлежащие обывателям. По прямым линиям пересекают друг друга узкие улицы, почти что сплошь заросшие травой. На улицах непробудный покой; на них мирно пасутся овцы, лениво переходя с одного места на другое; да ребятишки кое-где собираются около луж и со звонким смехом загорелыми ножками месят жидкую грязь. Спит весь город, спит с утра до вечера и с вечера до утра. В окнах, уставленных горшками с диким перцем, бобами и фуксией редко, редко покажется чьё нибудь лицо. Но не подумайте, чтобы вас не видали, потому что вы шли всё время по спящему городу или даже вовсе никуда не выходили. Вас видели; откуда, когда — вы этого не можете постигнуть; вас разглядели со всех сторон, про вас все знают. Но такова уже жизнь в провинции — с этим надо мириться. Сплетни, сплетни и сплетни — да что же другое и делать? Где же те интересы, которые могли бы пробудить нашу провинцию и заставить ее жить, хотя бы не напряженной деятельной жизнью столицы, а отвлечь ее, по крайней мере, от глубокого нравственного сна? Теперь Пудож спит, как и все самые плохие провинциальные городки. Напрасно бы вы искали обывателей на улицах — все пусто; даже на так называемой Главной улице, которая отличается от прочих только тем, что на ней меньше травы и по сторонам сделаны деревянные мостки вместо тротуаров — и на этой улице никакого движения. Лавки и те почти все заперты, и, только дернув несколько раз за звонок, вы можете вызвать из внутренних комнат самого торговца, который лениво отворит вам дверь, как бы удивляясь сам такому редкому явлению, как приход покупателя. Так, например, для того, чтобы найти щетку для чистки платья, нам пришлось сделать целое путешествие по городу, заходя во все лавки, звоня и стуча во многие двери, пока, наконец, мы не нашли одну единственную завалявшуюся щетку. Относительно оживленно идет торговля в лавке Базицкого, куда приходят многие крестьяне за нужными припасами. Базицкий знаменитый гражданин г. Пудожа. Имя его очень известно на севере: он ведет большое дело и слывет "миллионщиком". В Пудоже среди приземистых домиков гордо возвышается, подобно дворцу, большой кирпичный дом его, с красивым видом на круто извивающуюся Водлу. Базицкому же Пудож обязан и устройством богадельни. В Пудоже есть и больница и при ней аптечка — здание чистенькое, хотя и маленькое. Вообще здания казенные отличаются от остальных тем, что они окрашены преимущественно в светло-коричневую краску и выглядят чище и красивее. Недостаток жизни и ограниченность потребностей ощущается повсюду: почта идет только два раза в неделю и это считается вполне достаточным; тому же можно приписать и вялость торговли; к тому же можно, пожалуй, отнести и то, что во всем Пудоже есть только один булочник, который взялся печь белые хлебы — да и то ему надо заранее заказывать их. Для развлечения обывателей есть библиотека, есть и клуб. В низеньких закоптелых комнатках мужчины играют в карты, барышни танцуют под звуки гармонии. Барышни скучают смертельно и жаждут прибытия какого нибудь нового кавалера.
Первое место в Пудоже, конечно, занимают чиновники, которые держатся в стороне своим кругом. Остальное население исключительно составляют мещане и ссыльные. Было время, когда Пудож был почти буквально наводнен ссыльными поляками. Между ними было много людей состоятельных; жизнь они вели на широкую ногу, устраивали балы и концерты. Городу жилось весело с этими невольными гостями. Теперь ссыльных в Пудоже относительно мало. Богатых нет вовсе, а положение ссыльных бедных очень тяжелое. Вспомоществование выдается им от полиции в размере 2 р. — 6 р. 50 к. в месяц. Понятно, что существовать на эти деньги нельзя. Летом многие из них отправляются на лесопильные заводы; но трудная работа на заводах не всем приходится по силам, и многие гибнут. Зимою бедствуют окончательно. В Пудоже работы нельзя найти, потому что в каждом хозяйстве есть достаточно своих рабочих рук. Редко кто из жалости даст пилить или колоть дрова; заработать в месяц 1 р. или 1 p. 50 к. значит, что неслыханное счастье привалило к удачнику ссыльному.
Так описывали нам бедственное положение ссыльных сами пудожане.
"И какие мы мещане? Мещане — что крестьяне. Всю работу крестьянскую справляем," так говорить про себя коренное пудожское население. И действительно, когда посмотришь на пудожских мещан: на их лица, костюмы, на их жизнь и обстановку — невольно приходит в голову вопрос, какими судьбами, за что, из всего этого уезда, жребий выпал именно жителям Пудожа, а не какого-либо другого селения именоваться мещанами.
Пашни за городом, пашни около домов - вот в чем заключается их главный интерес. Каждое утро мужчины выезжают на сохах и боронах за город; каждый вечер возвращается их пестрая толпа на утомленных лошадях. Женщины справляют дома работу, как и деревенские бабы: стряпают, ходят за скотом, возятся в огороде, ходят также на полевые работы. Это те же типы, что в деревне: рослые, сильные мужики, сильные, здоровые женщины, загорелые, лохматые дети в холщевых, реже ситцевых рубахах и сарафанчиках. В разговоре, конечно, обнаруживается большее знание городских слов, более широкий кругозор — Петербургская культура с внешней стороны не осталась без влияния на Пудож, а отсюда разносится и по окрестным деревням. Пудожане пьют кофе, знакомы и с иностранными словами, видали многое — но в сущности остались такими же невежественными, как и обитатели глухих углов Олонецкой губернии.
Дом Кошутина, у которого мы остановились, так же как и остальные дома пудожских мещан, чрезвычайно сходные с деревенскими избами — двухэтажный. Внизу — в так называемой "подъизбице". живет семья хозяина. Наверху, в "горнице", спит сам Кошутин с женой. Другие комнаты наверху заняли мы. Кошутин толстый, рыжий мужик, с плутоватой усмешкой, готовый подчас и обмануть кого можно, любящий выпить иногда, веселый в меру, осторожный и никогда не забывающий дела. Кошутина редко бывает видно дома: он то в лесу, или на поле за работою, то отбывает ямщину. Ему деятельно помогает старший сын. Другие сыновья, два высоких рыжих мальчугана лет 12-ти и 13-ти иногда подсобляют, но больше бегают с товарищами, и без умолку хохоча, подталкивая друг друга, врываются в избу, чтобы поесть, и затем с таким же шумом исчезают. Младшие девочки целый день возятся с подругами возле дома. У Кошутина есть еще дочь, 15-ти летняя Поля. Поля весь день на работе; за то и рада же она празднику. С утра причешется, умоет миловидное, немного капризное личико, достанет из своего сундука новый сарафан и кумачную с широко открытым воротом и короткими пышными рукавами рубашку и куда какой красавицей идет на «беседу». Поля уже невеста; не налюбуется на нее отец; мать и бабушка питают тайные надежды.
По внутренней лестнице я спустилась однажды в "подъизбицу". В широкой комнате было тихо. На лавках и в углах лежало грудой наваленное платье, валялись инструменты и клубки нарезанной в ремни бересты. На столе остались неубранными деревянные чашки, ложки и корки хлеба. На одной из лавок сидела старуха в полинялом сарафане и платке. Она протянула на лавке ноги и, поставив между ними полугодовую девочку, заставляла ее выделывать руками разные движения.
"Иди, иди пестовать внучку", сказала она, увидав меня, и протянула мне свою морщинистую руку. "Помогай бабушке".
И затем, обратясь снова к девочке, она начала подбрасывать ее, приговаривая:
"Марьюшко! Любанчик! Мань-ко! Хорошая девушка будет, парни любить будут. Скажи: ножки у меня славные, ручки большие — скоро сосватают! Любушка! Марьюшка! У Пашутки-то рот большой, большой — а у нашей Марьюшки рот, что у ласточки!"
Вошла 6-летняя девочка.
"Анко, что не уберешь со стола? только и думаешь, что бегать. Помощница!" — улыбнулась она в мою сторону, когда девочка с опечаленным личиком, поглядывая в окно на резвящихся подруг, стала исполнять приказание.
С бабушкой мы скоро подружились. "Ах ты, боженая," встречала она меня всякий раз — "иди пестовать" — а сама улыбалась мне своим беззубым ртом. Бывало сидит бабушка около зыбки — сама чинит платье семейных, а ногой раскачивает колыбель. Раскричится девочка — бабушка тотчас затянет колыбельную песню — "байканье". Но обыкновенно бабушка беседовала со мной. Рассказывала про свою молодость, про Полю, как она ходит на беседы, как девушки играют там с парнями, про нашего хозяина, своего ненаглядного Пешу, который один остался у неё; наконец тихонько поверяла мне свои невзгоды, свои ссоры с невесткой. Обыкновенно в комнате не было никого. Изредка только прибегали за чем-нибудь дети или приезжал на время сам хозяин. Хозяйка была больна и по большей части лежала в "горнице". Старуха, на обязанности которой теперь лежало самое легкое, по понятиям домашних, дело: смотреть за детьми, наскучив сидеть все одна с внучкой, была без сомнения рада хоть какому-нибудь обществу.