Причины запустения Корельского уезда в XVI веке.

Kрестьянское хозяйство в XVI веке никогда не было застраховано от упадка и разорения. По свидетельству обыскных книг Федора Калитина, в Сердовольском погосте в относительно благополучные времена конца 1530 — начала 1550-х гг. за пятнадцать лет запустело 12 луков. Их владельцы либо умерли, нередко даже от голода, либо «сошли безвестно», иногда бывшие соседи предположительно добавляли — «к морю кормитца», или — «сошли в нищету с семьями». Во второй половине 1560-х гг., когда чрезвычайные подати и поборы, безжалостно взыскивавшиеся с тяглого населения, ввергли всю территорию погоста в состояние голода, здесь запустело еще 11 луков, а если с хозяином крестьянского двора случалась беда, например, Лукьянка Васильева из деревни Котонсельги «медведь съел», Июдка Сазонов из деревни Осойлы «гонты секучи древом убился», Федка Климков из деревни Ильялы «на реке утонул» — участь их семей была предрешена: «дети сошли безвестно», «дети под окны волочатца» — бесстрастно констатируют документы обыскных комиссий.

Но когда источники свидетельствуют, что за один только год 7079-й (1570/71) в монастырской вотчине этого погоста запустело 60 обеж, то есть более 70 % от отмеченных здесь в конце 1660-х гг. оброчными книгами 82 луков, и фикси­руют со слов оставшихся в деревнях немногочисленных жителей объяснения, в целом сводимые к фразе: «от государьских податей и от гладу, и от посох частых, и от опришного правежа крестьяне примерли, а иные в нищете волочатца», то привычно-традиционные построения советской историографии, связывающие почти полное запустение Корельского уезда с иноземными вторжениями, имевшими место в конце XVI столетия, перестают быть достаточными.
То очевидное обстоятельство, что земельные комплексы принадлежавших новгородским светским и духовным феодалам земель оказались сконцентриро­ваны не в Передней Кореле, где представителям автохтонной феодализировавшейся знати удалось сохранить основной земельный фонд за собой, а в Кореле Задней, где колонизация к XV веку еще далеко не завершилась и свободных земель было, без сомнения, множество, наводит на мысль, что Новгород не особенно теснил местных карельских землевладельцев, дорожа их лояльностью. Немало оставалось и территорий, не освоенных феодалами в частную собственность. Это были земли так называемых чернокунцев, наличие которых является как раз особенностью Корельского уезда, а также «наместничьих из старины крестьян». Жившее на них население должно было содержать наместника и его свиту во время их приезда, чем, по-видимому, его повинности и ограничивались. Четкая фиксированность оброка — «дохода» собственников земель, а также их приказчиков — ключников и посельских, управлявших боярщинами, в значительной степени защищала от произвола и крестьян, уже попавших в феодальную зависимость. Как правило, разнообразные натуральные платежи включали долю урожая зерна (половину или треть), ценный мех диких животных (белок), мясо домашних животных (баранов), иногда сыр и масло домашнего крестьянского приготовления.

С переходом под власть Москвы хозяйственная ситуация в Корельском уезде начинает меняться. Кажущаяся формальной смена землевладельцев привела к большим переменам на житейском уровне. В первую очередь это коснулось отобранных у новгородских бояр и архиепископа земель: отныне оброк с них взимается только деньгами и хлебом (зерном) — рожью, овсом и ячменем. Все мелкие продуктовые поставки были переведены на новые платежи. Более того, предусматривалось, что в случае, если хлебный оброк в каком-то особенно неурожайном году не будет собран, следует брать его деньгами в определенной заранее стоимости: за коробью ржи по 10 денег, овса — 5 денег, ячменя — 7 денег. Заметно возросла и доля платежей, предназначенная на содержание новой админи­страции — представителей великого князя на местах — волостеля, тиуна и доводчика. Этот сбор, именовавшийся «кормом», составлял примерно пятую часть всех оброчных платежей.
Главное же, что изменилось, — это принцип взимания оброка. Раньше приказчик, живший в волости и управлявший ею по поручению нов­городского боярина, будучи ответственным перед землевладельцем за процветание его вотчины, облагал податями деревни, а нередко и отдельные крестьянские хозяйства, строго индивидуально и, как правило, оброком вполне определенного размера. С одних, где занима­лись охотой, брали налог преимущественно ценным мехом — шкурками белок или куниц, с других, чье хозяйство было ориентировано на животноводство, — «свиными и говяжьими мясами» и маслом, в оброке третьих — земледельческих — преобладали хлебные поставки. Теперь размер подати устанавливался для всей волости в целом. Тяжесть налоговых выплат, ложившаяся на тяглецов, будет определяться отныне исходя из совсем иных критериев.
На землях монастырей, помещиков и своеземцев поначалу сохранялись старые порядки: взимался «доход», а не оброк. И по составу он точно такой же, как когда-то в пользу владельцев боярщин.
Сравнение с новгородскими временами показывает, что оброчные платежи с переходом под власть Москвы увеличились.
Спустя несколько десятилетий ситуация ухудшится настолько, что — в том виде, как она отразилась в наших источниках — приобретет драматическую окрашенность. Некогда процветавший край окажется ввергнут в почти сплошное запустение. Видный русский историк Д. Я. Самоквасов не сомневал­ся, что к столь плачевному экономическому состоянию Корельский уезд привела реформа местного самоуправления 1550-х гг.
Согласно рассылавшимся в регионы однотипным земским уставным грамотам Ивана IV правительственных чиновников должны были сменить выборные лица — «излюбленные головы». Все денежные и натуральные доходы упраздняемых наместников, волостелей и их помощников пересчитывались в денежный оброк, который этим выборным — «лучшим людям», как именуют их наши источники, — ежегодно следовало собирать и лично доставлять в Москву к определенному сроку. Предполагалось, что они за свой труд на поприще административного управления и суда никакого штатного вознаграждения получать не должны. В то же время брать посулы им было запрещено под страхом смертной казни. Понятно, что запрет этот звучал по меньшей мере лицемерно: выборные лица получили практически бесконтрольную местную административную и судебную власть, а также права раскладки и сбора податей.

Вначале казалось, что цель достигнута: государственная казна пополняется как никогда. Это позволило Ивану Грозному активизировать внешнюю политику и придать блеск своему двору. Но довольно скоро обнаружилось, что денежные поступления с мест все более и более оскудевают.
Объясняя сбои в поступлении налогов хищениями и изменами бояр, царь предавал жестоким правежам обедневшие города и уезды, что только ухудшало положение, и наконец, в 1565 г. на дворцовых (домениальных) землях учредил опричнину, не переставая требовать с остальной территории положенные налоги. Теперь уже опричники со всей мыслимой жестокостью взыскивают как действительные, так и мнимые недоимки. К началу 1570-х гг. стало очевидно, что и эти меры не помогают собрать налоги в прежнем объеме.
Тогда повсеместно рассылаются указы о необходимости выяснить действительное положение дел.
В результате начатого всеобщего сыска в Корельском уезде обнаружилось чрезвычайное, чудовищное по масштабам запустение. Сравнение сведений из описания 1500 г. с матери­алами обыска Федора Калитина 1571 г. показало, что в Кирьяжском погосте оказалось «впусте» почти 94 % пашенных угодий, в Сердовольском — более 94 %, в Иломанском и Салминском — около 96 %. Среди причин происшедшего упадка хозяйств, указанных жителями Кирьяжского погоста, помимо нередких несчастных случаев типа: «[хозяина] громом убило, детишка с голоду примерли, дворишко роспалось», или «утонул на ловле в Ладожском озере», или «двор згорел», находим следующие объяснения: «немцы убили, хоромишка сожгли, дети сошли безвестно», «бежал безвестно от царевых податей, двор сожгли опришные», «одолжав от государевых податей, сам умер, дети по дворам волочатца». Обращает на себя внимание то обстоятельство, что военные набеги из-за близкого рубежа, неизменно несшие гибель хозяйствам местного населения, обреченным на разорение от нашествия множества вооружен­ных людей, и государственные налоги, которые следовало платить в казну, крестьяне, называя причины происшедшего запустения, считают явлениями одного порядка. Более того, объяснения типа «збежал безвестно от царевых податей» численно явно преобладают. И это неудивительно, если принять в расчет масштабы увеличения налогового бремени. Как выяснил Ю. Г. Алек­сеев, в Салминском погосте только оброчные платежи в государеву казну за 68 лет (с 1500 до 1568 г.) возросли шестикратно: с 13.7 до 75 денег.
Кажется необходимым подчеркнуть, что отток населения из Корельского уезда, традиционно объясняемый в отечественной историографии разорительными вторжениями шведов, имевшими место в последней трети XVI века, начался, по нашим наблюдениям, гораздо ранее. Как показывает анализ известных нам источников, уже к середине столетия первые группы автохтонного карельского населения покинули освоенные поколениями предков земли и родные деревни в Приладожье, принужденные к этому, по-видимому, ужесточением преследований за приверженность язычеству. Неотложность и чрезвычайная жесткость новой церковной политики, недвусмысленно изложенной в грамотах новгородских архиепископов Макария (1534 г.) и Феодосия (1548 г.) и ставившей целью неумолимое искоренение «кумирской прелести» — традиционных, языческих в своей основе верований и обрядов, — вполне объяснима, на Руси осознали неостановимый характер европейской Реформации и полагали весьма опасными для православия происходившие в католической Европе перемены. Чуть позднее — в конце 1550-х и в начале 1560-х гг. карелы будут уходить из Приладожья из-за ставших в значительной мере бесконтрольными после реформы местного самоуправления налоговых сборов, а еще позднее — во второй половине 1560-х и в начале 1570-х гг. они побегут от опричников Ивана Грозного, разорявших их хозяйства в стремлении любой ценой получить ожидаемые царской казной подати. Одним из наиболее вероятных мест, куда устремлялись в поисках «земли обетованной» карельские переселенцы в те времена, была северо-восточная окраина Иломанского погоста, примыкавшая к Беломорской Карелии, еще в значительной мере незаселенная.
Во всяком случае, именно тогда возникли устойчивые поселе­ния в окрестностях Ребол. Упоминания о них находим в материалах обыска Федора Калитина, который в 1571 г., идя от деревни к деревне и сравнивая тяжелейшую хозяйственную ситуацию в погостах на Карельском перешейке и в Задней Кореле с зафиксированной здесь же ранее — описаниями первой половины столетия, — назвал Ребольскую слободу в числе прочих населенных мест Иломанского погоста. Это едва ли не единственное место во всем Корельском уезде, где население полностью сохранило платежеспособность. Согласно ремарке составителя документа, Реболы, как починок, то есть созданное вновь поселение, были зафиксиро­ваны уже в описании Ависа Лопухина. Оно не сохранилось до наших дней, но, как удалось установить, датируется 1558/59 г. Тогда же появились — «сели жить крестьяне на черном лесу» — и Либелицкая слободка (Liperi), и Ровкоозеро (Ровколы).
К концу XVI века Реболы с округой уже заметно выделяются на общем фоне упадка и разрухи, постигших Корельский уезд. По приблизительной, скорее всего заниженной, оценке сборщиков налогов, которым, как полагает В. Салохеймо, в эту часть Иломанского погоста попасть не удалось из-за сопротивления местных крестьян, не желавших признать власть шведского короля, здесь в 1590 г. стояло 140 дворов. Это не просто много по тем временам, когда преобладавшим количеством совместно плативших подати хозяйств было в редчайших случаях более двух десятков. Так, в древнейшем Иломантси тот же документ числит 15 дворохозяйств, в Тохмаярви — 28, в Лиексе — самом крупном населенном пункте округи — 35. Сопоставив эти сведения, можно не сомневаться, что во второй половине XVI столетия в окрестно­сти озера Лексозера буквально устремился поток переселенцев из Приладожья.

В числе этих первых, как бы предвосхитивших трагические судьбы народа, которому предстоит пережить растянувшиеся на многие десятилетия поиски новой отчизны, были и родовитые карельские семьи, потомки местной средневековой знати — своеземцы, и все еще не попавшие в частнофеодальную зависимость крестьяне-аллодисты — чернокунцы. Их древнее традиционное землевладение к началу XVI века почти исчезло уже повсюду, кроме Приладожья, да и здесь чрезвычайно раздроблено в результате многократных семейных разделов. В условиях ужесточения налогового гнета, теснимые активным процессом раздачи земель в поместья служилым людям, а чуть позднее — гонимые опричным террором, карелы двинулись на север, в места, куда новгородская колонизация почти не успела проникнуть и где они вполне могли еще рассчитывать обеспечить себе какие-то особые права.
То обстоятельство, что мы обнаруживаем именно «слободы» (Ре­больскую и Либелицкую) уже само по себе весьма информативно.
Обычно так в России назывались ремесленно-торговые окраины городов. Возможно, использование этого термина в отношении крестьянских поселений каким-то образом связано с традиционной приверженностью карелов занятиям торговлей. Несомненно однако, что жители этой части Корельского уезда имели в последней трети XVI столетия особый статус: на древнерусском языке «слобода» — не что иное, как «поселение свободных земледельцев». В кон­тексте этих размышлений особенное значение приобретает предположение X. Киркинена о том, что самый известный из древних карельских родов — Рокульские (Roukkulan suku) — дал название расположенной в окрестностях Ребол деревне Ровколы (Roukkulan kyla).
Волею исторических судеб Западная Карелия в конце XVI — начале XVII века оказалась вовлечена в большую политику, когда граница между Россией и Швецией, многократно определяемая то по факту военного захвата, то по условиям Плюсского перемирия (1583 г.), Тявзинского мира (1595 г.), Столбовского мира (1617 г.), проходила по судьбам крестьянских семей. В итоге значительная часть Иломанского погоста вместе с территорией Корельского уезда более чем на столетие отошла к Швеции. Реболы с округой остались в составе России.
Статус этой территории еще долго оставался не вполне определенным. Во всяком случае, когда в 1628 г. в Лендеры попытались проникнуть посланные из Новгорода чиновники для внесения в особые списки перешедших из-за близкой границы крестьян, все жители встали на их защиту и, вооружившись, отстояли свое право платить подати и испрашивать (пользуясь современным языком) «вид на жительство» у властей Соловецкого монастыря в лице облеченного специальными полномочиями данщика Рудачки Фонкова из Сумской волости. Не были включены Реболы с округой и в массовое описание земель середины XVII века. Только спустя столетие после переселения, в последней трети XVII века, обитатели этой приграничной территории предстают полноценными тяглецами в глазах государства: они впервые поименно перечислены в переписной книге 1678/79 г., составленной в территориальных рамках Кольского уезда.
Свидетельства источников позволяют утверждать, что миграция населения из Приладожья, начавшаяся, по-видимому, в связи с ужесточением борьбы церкви против язычества в 1530—1540-е гг., усилилась сразу после реформы местного самоуправления 1556 г. и приняла характер массового бегства после разорения опричниками Ивана Грозного, с 1566 по 1570 г.. Двигаясь в северо-восточном направлении, карелы постепенно расселялись все далее и далее на север, в район системы озер Куйто и — еще позднее — достигли берегов Кумсозера. Другой поток покинувших отчий край карелов, хорошо известных в историографии под именем «корельских выходцев», примет массовый характер позднее, после перехода уезда под власть Швеции, и будет сориентирован на Олонец и далее к югу — в центральные районы России, где сформируется новая компактная территория их проживания, известная ныне как Тверская Карелия.