КАРЕЛЬСКАЯ САТИРИЧЕСКАЯ СКАЗКА

Советскую фольклористику с первых ее шагов занимают вопросы изучения народной сатиры. Внимание к сатирической сказке было вызвано тем поворотом к социологическим проблемам в международной фольклористике, неизбежность которого в силу развития науки и требований эпохи отметил еще в 1928 г. Ю. М. Соколов в статье «О социологическом изучении фольклора» (ответ проф. Юрию Поливке): «...от изучения „национального духа“ через опыты построения эволюции фольклористика подошла к постановке вопросов о социальной природе фольклора, о выраженной в нем „классовой борьбе'1, столь пугающей мирных ученых».1 Проблемы социологии встали, как видно из этой статьи Ю. М. Соколова, не только перед советскими, но и перед буржуазными, главным образом немецкими, фольклористами, которые, однако, подходили к ним с противоположных идейных позиций (теория «сниженной культуры» Ганса Наумана).
В настоящее время можно говорить главным образом об изучении русской сатирической сказки, о которой за последнее десятилетие появилось ряд значительных исследований.



Главное достоинство этих работ — в раскрытии той социально-исторической основы в реальной действительности, на которой выросла сатирическая сказка, обусловленности ее идейно-художественных особенностей историческими условиями жизни крестьянства. Эта «исходная позиция», имеющая общетеоретическое значение, досконально изучена в работах о русской сатирической сказке, что весьма облегчает исследование любой национальной сказки, перед которым в свою очередь встают новые задачи: углубление в поэтику народной сатиры, выявление национальных специфических черт и т. д.

В исследованиях по русской сатирической сказке выявлены основные художественные принципы построения образа, композиции, стиля, которые в основном (за некоторыми исключениями в области стиля и языка) являются общими для сатиры многих народов.
Но в то же время некоторые важные проблемы жанра еще разработаны слабо и односторонне, в результате чего родились спорные положения, повторяемые в разных работах.

Прежде всего нет четкого разграничения между сатирической и бытовой сказкой. Сплошь и рядом термины «бытовая» и «сатирическая» сказка употребляются как адекватные понятия. Такая нечеткость в терминологии имеет место даже в специальных исследованиях, посвященных только вопросам народной сатиры. Например, диссертация Н. И. Савушкиной называется «Идейно-художественные особенности бытовой сказки и ее общественно-воспитательная роль в современности», но фактически ею привлечены только сатирические сказки, о чем она заявляет в автореферате диссертации: «Круг сюжетов ограничен антипоповскими и антибарскими сатирическими сказками, а также сатирическими сказками, обличающими недостатки самого крестьянства, как наиболее характерными для выявления особенностей бытовой сатирической сказки».
Часто под бытовой сказкой понимают только сатирические и оставляют несатирические сказочные повествования, не относящиеся к волшебным сказкам, вне поля зрения. Конечно, границы между сатирическими и несатирическими бытовыми сказками не являются абсолютными и неизменными: у некоторых народов и даже отдельных мастеров несатирические сказки могут получить сатирическую разработку. Сатира в бытовой сказке занимает видное место, но не охватывает ее всю. Другое дело, правомерно ли отнесение всех неволшебных сказок в один раздел. Это вопрос не только формальной классификации сказки, но и более глубокий вопрос об идейных и художественных различиях отдельных групп сказок, которые обычно молчаливо обходятся. Отсутствие четкой классификации и позволяет в ряде работ подменять одно понятие другим или ставить знак равенства между терминами «бытовая» и «сатирическая» сказка, как это делает, например, Д. М. Молдавский.3
Большинство народных сатирических сказок многих народов имеет социально-классовую направленность, выражающую отношение крестьянства к господствующим классам и сословиям феодального общества. Это сказки, которые А. И. Никифоров удачно назвал «социально-боевыми». Так называемая бытовая сатира, высмеивающая пороки самого крестьянства, имеет значительно меньший удельный вес. Это и естественно. В условиях классового неравенства на первое место в сознании трудового коллектива вставали вопросы социальной несправедливости, которые крестьянство своеобразно разрешало в художественном творчестве, чаще всего по-иному, чем в реальной действительности.

В раздел сатирических сказок нередко попадают сказки, которые по художественным принципам построения не являются сатирическими, а содержат лишь элементы сатиры. Подобные ошибки мы наблюдаем в ряде работ. Ошибки эти в свою очередь обусловлены неразработанностью многих вопросов теории народной сатиры. В общих работах по теории сатиры народная сатира вообще не принимается в расчет, а исследователи сатирических сказок общим проблемам сатиры уделяют недостаточно внимания. Создается впечатление, что литературная и фольклорная сатира — абсолютно разные понятия, в то время как фактически именно в области сатиры литература и фольклор имеют, пожалуй, больше всего точек соприкосновения.
В то же время специфика сатирической сказки, отличающая ее от литературной сатиры и реалистического рассказа, не выявлена еще до конца.
Например, Е. Ф. Тарасенкова так определяет сатирическую сказку: «Это реалистический рассказ, который, используя сказочную „необычайность", обличает и высмеивает отрицательные стороны действительности и выражает мечту о торжестве справедливости и надежду на лучшее будущее».4
Это определение не раскрывает специфики народной сатиры, потому что оно в одинаковой степени применимо и к литературной сатире (если исключить слово «сказочную»), Последняя в такой же степени, если не в большей, использует «необычайность», обличая и высмеивая.
В нашей теории литературы и в фольклористических работах по бытовой и сатирической сказке еще слабо разработана проблема юмора и его отношения к сатире. Многие сказковеды вообще не признают юмористической сказки как жанровой разновидности, причисляя юмористические сказки к сатирическим. Кроме подлинно сатирических сказок, высмеивающих зло, мешающее прогрессу общества, к группе сатирических сказок причисляются и те, которые высмеивают разные недостатки в Крестьянской среде (лень, глупость, упрямство, женскую строптивость, болтливость и т. д.). При этом не учитывается, что в этой тематической группе сказок есть и юмористические, и сатиристические сказки.
Несмотря на отдельные оговорки относительно ограниченности и противоречивости крестьянского мировоззрения, в общем и целом в исследованиях по сатирической сказке чувствуется стремление рассматривать все народ-
ные сатирические произведения как безусловное выражение прогрессивных устремлений народа. Например, многочисленные сказки об упрямых, строптивых, ленивых и глупых женах исследователи склонны рассматривать как сатиру, высмеивающую пороки в крестьянском быту, т. е. расценивают их как положительное явление.
Довольно основательно в работах по русской сатирической сказке исследованы сюжетно-композиционные особенности, художественные приемы и средства создания сатирических образов. В этом отношении выделяются статьи и диссертации Е. Ф. Тарасенковой, Н. И. Савуш-киной, Н. А. Каргополова. Недостатком этих обстоятельных исследований о художественных особенностях сказки является то, что принципы построения народной сатирической сказки рассматриваются замкнуто — они не выводятся из общей природы сатиры — и что сюжеты сказок рассматриваются не в процессе их исторического становления, а статично. Отчасти этот недостаток оправдан тем, что глубокое изучение сатирической сказки только еще начинается: проникновение в сущность явления невозможно без предварительного его описания.

Русские сказковеды, хотя и оперируют только национальным материалом, внесли значительный вклад в дело изучения сатирической сказки вообще. Сказка — международный жанр фольклора, ее идейно-эстетические законы являются общими для сказочного творчества всех народов, прошедших одинаковый путь общественно-исторического развития. Поэтому при изучении какой-либо национальной сатирической сказки (в данном случае карельской) нет необходимости начинать все сначала. Это в значительной степени облегчает работу. Теперь задача состоит в том, чтобы раскрыть национальные особенности сказок того или иного народа и по мере сил углубить понимание народной сатиры.



Записи карельских сатирических сказок в подавляющем большинстве относятся к советскому времени, когда началось систематическое изучение карельского фольклора. В 1931 г. был учрежден Карельский научно-исследовательский институт культуры, фольклорный сектор которого, особенно ко второй половине 30-х годов, развернул широкую работу по собиранию произведений фольклора, в том числе и сказок. Сказки в Карелии, правда, гораздо менее интенсивно, чем эпос, собирались финскими учеными еще в XIX в.,5 но сатирическая сказка в публикациях финских фольклористов занимает ничтожное место. Это вполне понятно, если учесть исходные позиции финской фольклористики, и в частности сказко-ведения, которое зародилось на почве западноевропейского бенфеизма. Судя по высказываниям финских собирателей XIX в., сатирические сказки уже тогда бытовали как у карел, так и у финнов, но исключались из круга фольклористических интересов как произведения, якобы лишенные какой-либо эстетической ценности. Острое классовое содержание народной сатиры отпугивало как собирателей, так и ученых.

Собирательная работа Карельского института культуры показала, что сатирическая сказка широко бытует по всей Карелии, от «земли Калевалы» до Олонецкой равнины. Многочисленные факты оригинальной разработки международных сюжетов у карел доказывают, что
сатира здесь пользовалась «спросом» уже в прошлом веке, хотя не исключено, что именно в период ликвидации остатков капиталистических отношений в деревне и острой антирелигиозной борьбы .многие сюжеты сатирических сказок получили свою окончательную идейно-художественную отточенность.
Интересующие нас материалы сосредоточены в архиве Петрозаводского института языка, литературы и истории АН СССР, куда вошли все записи, произведенные в Карелии после революции. По подсчетам, не претендующим на точность (магнитофонные записи последних лет хранятся отдельно и частью не описаны), можно составить следующую картину соотношения жанровых разновидностей карельской сказки. На первом месте по довоенным записям стоит волшебная сказка, составляя около 60% из общего количества собранных сказок. Второе место занимает бытовая сказка — приблизительно 35%; из этого количества на долю сатирической приходится немного меньше половины. Приблизительно такое же соотношение мы видим и в публикациях.

Фактически же такой состав сказочного репертуара свидетельствует не о соотношениях жанровых разновидностей в живом бытовании, а о том, что вообще удержалось в памяти народа, в том числе и пассивно. У карел, как и у русских, по наблюдениям исследователей бытовой сказки и собирателей, интерес к волшебной сказке значительно уступает той популярности, которой пользуется бытовая и в особенности сатирическая сказка в XX в. Волшебная сказка давно уже воцарилась в детской аудитории (этим отчасти объясняется значительное число ее в записях). Сатирическая же сказка, раскрывающая сложные, труднодоступные детскому восприятию социальные взаимоотношения людей, по-прежнему остается сказкой для взрослых. Об этом говорят как сами рассказчики.

так и то отношение сказочника к рассказываемой сказке, о котором мы можем судить по текстам записей. Общий эстетический закон, выразившийся в тяге к реалистическому изображению социальных противоречий действительности, породивший новые жанры и коренным образом изменивший многие древние формы фольклора, действовал и в области волшебной сказки, в конечном счете разрушая ее. В записях волшебных сказок последних десятилетий мы видим стремление сказочников к развернутой экспозиции, к замене древних чудесных мотивировок модернизированными, реальными и в целом утрату интереса к чудесному. Бытовая же сказка, а в особенности сатирическая (или бытовая сказка с элементами сатиры), освобождает творческую фантазию сказочника, представляет широкие возможности для импровизации. Мы не наблюдаем в бытовых сказках небрежно, схематично рассказанных мест, как подчас в волшебных сказках. Сатирическая сказка искрится жизнерадостным юмором, она восхищает нас находчивостью народных мастеров в изобретении комических ситуаций и ярких деталей. Отсюда и большие отклонения от так называемой сюжетной схемы, в фабулах бытовых и сатирических сказок. Словом, сатирическая сказка в настоящее время больше других жанровых разновидностей сказки отвечает вкусам народа, которому всегда было присуще чувство юмора (политическую остроту в наше время эти сказки уже утратили).
Однако творчески крестьянская сатирическая сказка уже развиваться не может и обречена на медленное угасание, подобно таким более древним жанрам, как волшебная сказка и эпос.7 Следовательно, мы должны искать в ней прежде всего отражение социальных устремлений
7 О современных условиях бытования сказки и об отношении к ней в Карелии более подробно см. во вступительной статье к сборнику «Карельские народные сказки» (М.—Л., 1963, стр. 12—13).
крестьянства прошлых эпох и его отношения к явлениям классового порядка, имеющим место в деревне.
Народная сатирическая сказка носит ярко выраженный классовый характер и раскрывает прежде всего отношение крестьянства к господствующим сословиям феодального общества. В этом мы убеждаемся на примере как карельского, так и русского репертуара сатирической сказки. Главной мишенью народной сатиры у обоих народов является духовенство; у русских, кроме того, широко распространены были так называемые антибарские сказки, направленные против помещиков-крепостников. Сатира на купцов, деревенских богатеев, т. е. выходцев из крестьянского сословия или еще тесно связанных с ним, численно уступает сказкам, высмеивающим духовенство и дворянство. На первый взгляд это кажется странным: ведь процесс расслоения крестьянства протекал в недрах феодального общества, обогащение меньшинства и обнищание большинства крестьян было историческим фактом задолго до победы капиталистических отношений в деревне. Но несмотря на резкие противоречия в деревне еще при феодализме, крестьян объединяла борьба против общего врага — феодалов и феодальных порядков. Яркий пример этого в условиях Карелии — Толвуйское восстание 1678 г.
в Заонежье. Крестьяне упорно боролись против «отписки» их Вяжицкому монастырю, выступали монолитно, причем самыми активными были зажиточные крестьяне.8 Уже тогда имущественное неравенство карельского крестьянства в наиболее развитых в экономическом отношении районах было достаточно ощутимым и бедные слои крестьянства терпели двойной гнет: феодального государства и односельчан «миропродавцев», «разбойников», как называли в то время бедняки деревенских богатеев. И все же эта сторона социальных противоречий в меньшей степени отразилась в сказках. Сказки о бедном и богатом братьях (к тому же в основном несатирические) как у карел, так и у русских немногочисленны по сравнению с антипо-повскими и антикрепостническими сказками. Правда, как отмечают многие исследователи русской сказки, отражение классового расслоения крестьянства в русском сказочном эпосе резко усиливается во второй половине XIX и в начале XX в., но примечателен тот факт, что новые сюжеты, которые были бы посвящены специально этой теме, появляются редко и не имеют такого общенародного распространения, как сказки о попах и о барах.
Причина этого явления — в коллективной природе народного поэтического творчества. Под коллективом же, когда речь идет о сатирической сказке, нужно понимать не какие-либо локальные группы и не расплывчатое понятие «народ», а крестьянство как эксплуатируемый класс феодального общества. Крестьянская сатира прежде всего нацелена против главного врага, который был одинаково
ненавистен как бедным, так и богатым крестьянам. Первых феодальное государство лишало средств к существованию, а последним мешало обогащаться, развернуться во всю силу своих возможностей. С другой стороны, процесс расслоения крестьянства протекал очень медленно, и деревня при феодализме в основном была нищей, несмотря на отдельных крестьян, разбогатевших путем торговли и ростовщичества. Каждый крестьянин мечтал о богатстве, каждый теми или иными путями стремился к нему — такова природа крестьянина-собственника. По этой причине, например, отношение к купцам в фольклоре в основном сочувственное. Ведь купец — выходец из того же крестьянского сословия. Нельзя забывать и того, что средний слой крестьянства, этот резерв для образования противоположных полюсов в деревне, был значительным в России вплоть до буржуазных реформ и даже после. Это относится и к Карелии. Завершение процесса «раскрестьянивания», раскол крестьянства на классы капиталистического общества означает конец творческого развития крестьянского фольклора. Процветание отдельных жанров, как например частушки у русских, не опровергает этого. Ведущие жанры фольклора становятся «классическим наследием», обреченным на медленное угасание. Крестьянство — творец фольклора — сыграло свою роль как в истории общества, так и в художественном развитии человечества. «Старое крестьянство, — писал В. И. Ленин, — не только „дифе-ренцируется“, оно совершенно разрушается, перестает существовать, вытесняемое совершенно новыми типами сельского населения, — типами, которые являются базисом общества с господствующим товарным хозяйством и капиталистическим производством».9 В этом, как нам представляется, и скрыта главная причина того, почему сати-
рическая сказка уделяет так неожиданно мало внимания процессу социального расслоения в деревне, особенно усилившемуся в условиях русского государства с середины XIX в.10
Карельский фольклор не знает сказок, высмеивающих барина-крепостника. При всей близости карельской сатирической сказки к русской это различие в первую очередь бросается в глаза. В этом одна из национальных особенностей сказки, обусловленной историческими причинами. Со времени падения Новгорода и включения Карелии в состав Московского государства основная территория Карелии представляла собою так называемые черные земли, принадлежавшие феодальному государству. Значительным было монастырское землевладение до его отмены, но монастырские земли были расположены в основном в районах, населенных русскими крестьянами (Беломорье и Обонежье). Даже в новгородское время, когда Карелия была разделена между новгородскими духовными и светскими феодалами, барская запашка здесь была небольшой, и крестьяне платили оброк, наполовину натуральный, наполовину денежный. Таким образом, отработочная феодальная рента в Карелии почти не имела места (если не считать заводских повинностей, которые должны были нести крестьяне, приписанные к Петровским 'заводам в XVIII в.).
К концу XVIII б. число помещичьих крестьян в Карелии составляло около 6% всего крестьянского населения,11 и проживали они в основном в Вытегорском и Лодейнополь-ском уездах, т, е. в районах, не населенных карелами и нынче не входящих в состав Карельской АССР.
«Черносошные», или государственные крестьяне, должны были платить подати казне и нести различные натуральные повинности, размеры которых неуклонно росли. Но все же государственные крестьяне были в лучшем положении, чем помещичьи. Они не знали унижений барщины и повседневного надзора жестокого помещика, хотя и с них подати и недоимки собирались правежем, при помощи вооруженной силы. Но своим временем и своим состоянием государственные крестьяне в основном могли распоряжаться по собственному усмотрению. Государству нужны были деньги, и в конце концов оно вынуждено было заботиться о платежеспособности своих крепостных. Поэтому в XVIII в. путем введения паспортной системы было узаконено право государственных крестьян уходить' на отхожие промыслы в другие уезды и города.
С характерным для Карелии явлением массового отходничества, особенно в XIX в., тесным образом связаны и судьбы карельского фольклора. Крестьяне южных районов Карелии, в том числе и Олонецкого и Петрозаводского уездов, в которых проживали карелы, уходили главным образом в соседние северные губернии, а больше всего в Петербург. Поскольку на первых порах отходник еще теснейшим образом был связан со своим крестьянским хозяйством, крестьянская идеология, крестьянские формы ее выражения, в том числе и фольклор, занимали в его 11
сознании первостепенное место. Русские сказки, русские песни, а позднее и частушки заняли прочное место в карельском фольклорном репертуаре не без участия отходников. Свою роль в перенесении русского фольклора на карельскую почву сыграли и отслужившие свой срок солдаты-карелы. Одновременно происходило и обратное движение: крестьяне северно-русских губерний приходили на заработки в Карелию и тоже вносили свою долю в общий процесс взаимовлияния культур двух народов. Иногда мы наблюдаем поразительные совпадения деталей в карельских и русских сказках Печоры, Пинежья и других северных областей, как будто далеко расположенных от Карелии. Несомненно в таких случаях мы имеем дело с непосредственным перениманием, возможно и через отходников.
Но самым важным фактором, влияющим на заимствование карелами русских сказок, было то, что карельские и русские крестьяне издавна жили здесь бок о бок, часто общались друг с другом и были экономически связаны. Большую роль сыграли общие ярмарки, на которые съезжались люди со всех концов Карелии (например, знаменитая Шуньгская ярмарка в Заонежье), жили здесь по целой неделе, а вечерами, собравшись на ночлег, рассказывали сказки, всякие были и небылицы. Наблюдения над сказочным творчеством русских крестьян Карелии говорят о том, что и русские здесь в свою очередь в какой-то степени испытали на себе влияние карельского сказочного эпоса.

Северные карельские волости, Ребольская и Вокнаволоцкая, в первую очередь, были экономически тесно связаны с Финляндией через торговлю и отходничество. Известно, что одно время даже русский хлеб поступал в северные карельские волости через финский город Каяки. В массовом масштабе на севере было развито коробейни-чество — уход бедных карельских крестьян с «красным товаром», который они брали у местных купцов, в селения восточной и северной Финляндии. С городами Оулу и Каяни у жителей Вокнаволоцкой волости были довольно тесные экономические и торговые связи. С другой стороны, финские ремесленники (портные, сапожники, кузнецы) и батраки приходили в карельские деревни в поисках работы, нередко оседали здесь, заводили семьи. Эти экономические связи обусловливали взаимовлияние культур двух народов. Безусловно, финское народное творчество оказало заметное влияние на фольклор жителей пограничных карельских деревень. Прежде всего это сказалось на песне. Если в южных районах Карелии довольно давно господствующее положение занимает русская лирическая песня, то в Северной Карелии, особенно вдоль финляндской границы, до недавнего времени пелись в основном только финские песни. Среднее поколение карел этих мест и сейчас почти не знает иных лирических песен, кроме финских. В области сказки финское влияние было не столь значительным, хотя отдельные факты заимствования имеют место. Например, из бытовых сказок на сюжет «Умные ответы» (А.—А. 921) только на севере Карелии бытует версия сказки «Мальчик загадочно отвечает царю», широко распространенная у финнов (а не мудрая девушка, как у русских и у тех же карел в большинстве вариантов сюжета). Приближение карельской сатирической сказки к анекдоту, что особенно ощущается в репертуаре известной сказочницы М. А. Ремшу из Вокнаволока, тоже произошло не без влияния финского народного анекдота. Однако финское влияние на карельскую сказку носит поверхностный характер, проявляясь в заимствовании некоторых сюжетов и внешней формы сказочных образов. Воздействие русского сказочного творчества на карельскую волшебную и бытовую сказку, в том числе на сатирическую, значительно глубже. Целые исторические пласты карельского сказочного эпоса сложились под прямым влиянием русской сказки. Это так называемые богатырские сказки, особенно распространенные в южных районах Карелии, исторические сказки, авантюрные и сатирические. Первых трех групп мы здесь касаться не будем. Что же касается карельской сатирической сказки, то ее близость к русской сама собой обнаружится при дальнейшем анализе ее идейно-художественных особенностей. В этой связи хочется отметить, что в высказываниях финских собирателей XIX в., начиная с Шегрена, о том, что в Карелии бытуют почти исключительно русские сказки, была доля правды. Другое дело, что они схватывали лишь сюжетную схему сказки и не пытались разглядеть в ней специфических национальных черт, понимая заимствование как механическое перенесение сказки с одной почвы на другую.




Унелма Семеновна Конкка КАРЕЛЬСКАЯ САТИРИЧЕСКАЯ СКАЗКА «Наука». Ленинград, 1965, 149с.