Карельские руны: Заговор на карельском языке

Грамота № 292 найдена на Неревском раскопе в слое 14 яруса (1238—1268 гг.). Почерк записи, как отметил А. В. Арциховский при первой публикации, «небрежен и своеобразен». Не вызывает сомнений прибалтийско-финская принадлежность языка грамоты. К настоящему времени специалистами предложены три варианта прочтения и перевода записанного на ней текста.

Юмала нуоли, 10 нимижи Божья стрела, 10 имен твоих

Нуоли се хан оли ома Боу Стрела та, она принадлежит Богу.

Юмала соудьни иохови Бог судный направляет

Подробный лингвистический анализ позволил Ю. С. Елисееву последовательно исключить возможности отнесения записи к вепс­скому, финскому-суоми, ижорскому и ливскому языкам и сфор­мулировать вывод о карельской языковой принадлежности текста. По его мнению, грамоту следует интерпретировать как заговор (заклинание) от молнии, на что указывает типичная для заговора конструкция «10 имен твоих» (по суеверным представлениям, знание имени или имен давало человеку магическую власть над предметом или явлением) (Елисеев, 1959, с. 65—72).


Jumolan nuoli ihmisen Божья стрела, человечья

Nuoli seka nuoli oma bou Стрела, а также стрела сама.

Jumola soud'nii okovy Богу. Бог судный. Оковы.




Jumalan nuoli 10 nimezi Божья стрела, 10 имен твоих.

Nuoli säihä nuoli ambu Стрела сверкни, стрела выст­рели.

Jumala suduni ohjavi Бог судный так производит

(johavi?) (правит?).



М. Хаавио прокомментировал свое чтение бересты с привлече­нием широких мифологических параллелей и определил грамоту как запись клятвы, данной при совершении какой-то сделки или договора. По мнению исследователя, текст грамоты № 292 напо­минает клятву некрещеной части дружины князя Игоря, приве­денную в договоре Руси с Византией 945 г.[3] Эта аналогия, а так­же близкий по оформлению обряд обских угров, позволили М. Хаавио прийти к следующему толкованию смысла записи: «Пусть покарает меня небесный бог—бог грома, молния-стрела или пущенная человеком стрела, а также моя собственная стрела, если я нарушу клятву, данную при заключении договора; отдаю я себя во власть бога-судьи и готов быть заключенным за это в оковы (то есть рабом)» (Haavio,1964, s. 1—17). Интерпретация грамоты, предложенная М. Хаавио, весьма остроумна, но в чте­нии текста, на которое она опирается, по заключению Е. А. Хелимского, «вызывают сомнения как странные конъенктуры («к» вместо «х», дважды), так и маловразумительность якобы русской концовки текста» (Хелимский, 1986, с. 255).