Российская Карелия и карелы в имперской политике России, 1905-1917
Просмотров: 3001
Карелия: кемский уезд
Базовым регионом и главным объектом деятельности Союза беломорских карел были населённые карелами волости Кемского уезда Архангельской губернии, наиболее тесно связанные с Финляндией. Именно здесь, в «столице» Беломорской Карелии селе Ухта проходили первые собрания карельских и финских активистов, сюда направлялись из Финляндии передвижные школы, библиотеки и агитаторы. Как мы уже показывали, беломорские карелы были теснее всего связаны с Финляндией — экономически и культурно, а также благодаря родственным, связям и даже языковой близости, — и поэтому в их среде идеи «панфиннизма» находили наибольшую поддержку. Это прекрасно сознавали как борцы с «панфинской опасностью», так и их противники.
Активизировавшееся в 1905-1906 годах карельское национальное движение, у истоков которого стояли проживавшие в Финляндии карельские купцы, нашло своих апологетов в Беломорской Карелии. Людей, оказывавших активную поддержку карельскому национальному движению, было немного, и как только в начале 1907 года начался массированный «противопанфинский поход», под ударом оказались прежде всего те из местных жителей, кто так или иначе участвовал в акциях Союза беломорских карел. При этом если тех членов Союза, которые являлись финскими гражданами, власти не могли преследовать по всей строгости российских законов, то местные карелы, бывшие российскими подданными, с лихвой расплатились за свою приверженность национальным идеям. Сама по себе группа карел, подвергшихся наказанию, была небольшой, но в патриархальной и традиционно законопослушной карельской среде эти репрессии, ничтожные на фоне общероссийских, получили большой резонанс.
В начале сентября 1907 года на основании положения о государственной охране были арестованы и препровождены в г. Кемь три ухтинских крестьянина — Василий Иванович Еремеев, Федот Родионович Ремшуев и Василий Павлович Дорофеев. Арестованные обвинялись в противоправительственной и антирелигиозной пропаганде среди карел Кемского уезда. Они провели под следствием в кемской тюрьме почти шесть месяцев, дознание велось неспешно, и подследственные узнали о предъявляемых им обвинениях лишь в ноябре.
Василий Еремеев сообщал об этом в своём письме от 15 ноября:
«Лишь вчера я узнал наверняка, в чём меня обвиняют. Обвинение зачитывал какой-то полицейский по бумаге, присланной из Министерства. Мне нужно ответить на следующие пункты обвинения:
I) Подстрекательство народа путём требования на собраниях преподавания в школе и богослужения на родном языке.
II) Об участии в деятельности Союза Б.К.?
III) О публикациях в "Karjalaisten Pakinoita"
IV) Об изменении имени на Еремеев-Ряйхя?
V) Об участии в летнем празднике в Каяни 29 июня.
VI) О ночлеге у меня дома двух финнов.
VII) О просьбе Лео Трофимова-Панкко представить на волостном съезде в Ухте прошение о разрешении деятельности передвижных школ?
VIII) Об учреждении кружка грамоты в Ухте?
IX) Об учреждении ремесленных и других финских передвижных школ?..
Свои ответы я конечно отправлю в Министерство, и кто знает, как там решат. Теперь правительство знает обо всей нашей деятельности, поскольку вероятно "писарь" уже успел это довести до ушей правительства.»
Затянувшееся следствие и неизвестность, в которой пребывали подсудимые, тяжело действовали и на них, и на их односельчан. Оторванные от родной среды, деморализованные тем, что они находятся под стражей, измотанные неизвестностью подсудимые писали прошения на имя губернатора. В прошении от 30 декабря Еремеев писал (мы сохраняем орфографию и стиль подлинника): «Нахожусь с 3-го сентября под стражею по обвинению "против правительственную пан-финскую и антирелигиозную пропаганду среди карельского населения Кемского уезда" и до сих пор не имею никакого известия в каком положении моё дело находится. Не нахожу себя даже несколько виновным в этих обвинениях, так как моё действие среди карелов [...] было чисто экономическое— улучшить жалкого материального быта страны, а во-вторых чисто образовательно-просветительное, просвещать неграмотного люда читать и писать, а никак не против правительства и религий...» Еремеев просил ускорить рассмотрение дела или выпустить его до окончания рассмотрения дела из-под стражи под залог.
Как явствует из документов, решение по поводу карельских «панфиннистов» было принято 5 января 1908 года, но обвиняемым ешё более месяца о нём не сообщали. Они продолжали томиться неизвестностью, и 18 января Ремшуев в свою очередь отправил своё прошение начальнику главного жандармского управления. Выбранная им стратегия защиты отличалась от линии Еремеева — если последний пытался доказать, что в его деятельности не было ничего незаконного, то Ремшуев подчёркивал, что он вообще никогда не вмешивался в политические дела, поскольку ничего в них не понимал по необразованности, и что даже пунктов обвинения он не в силах был понять (в чём нет ничего удивительного — Ремшуев не владел русским языком). «Дома в течение всей жизни, — писал он, — я занимался исключительно сельским хозяйством и мастерством, стараясь прокормить свою многочисленную семью, состоящую из престарелых отца с матерью, жены и четверых малолетних детей; вдела политические никогда не вмешивался {...] совершенно не понимая в делах политических ничего и не касаясь тех вопросов, которые возбуждались в последние годы в нашей местности среди крестьянства. На собраниях и митингах 1905 и 1906 годов и на сходках хотя и участвовал, но вредного в них не признавал ничего, почему от них и не отказывался, что же касается того обстоятельства, что я выбран был членом К.Д. партии, то хотя я таковым и был, но не вникал в сущность дела и его интересов.» Ремшуев добавлял, что, «если чувство справедливости есть у людей», то он не должен нести никакой кары.
Наконец, в защиту подследственных односельчан выступили ухтинцы. В декабре 1907 года на имя архангельского губернатора было направлено прошение, подписанное 82-мя жителями Ухты, в котором излагалась их точка зрения на дело. Авторы прошения утверждали, что «Василий Еремеев ничего между нами не действовал и не агитировал на почве правительственной и религиозной» и что он заботился только «об улучшении экономического домашнего быта у нас и просвещении неграмотного люда». Федот же Ремшуев, утверждали односельчане, «сам человек мало понимающий и даже неграмотный». Ухтинцы подчёркивали, что их односельчане арестованы по ложному доносу и стали жертвами мести со стороны волостного писаря Павла Кукшиева и волостного старшины Григория Афанасьева. Эти должностные лица были главными свидетелями обвинения, и односельчане доводили до сведения следствия, что оба свидетеля были лицами, имевшими «личную злость на Еремеева и Ремшуева», т.к. те обнаружили злоупотребления писаря и голосовали на крестьянском сходе за его увольнение, а старшина держал сторону писаря, «с которым у него общие интересы». В прошении говорится: «Еремеев нами был выбран на волостном сходе учётчиком Волостного правления за 1906 год и 1907 год и открыл в учёте некоторые неправильности в правленских делах. Поэтому они Еремеев и Ремшуев первые подали голос об увольнении писаря Кукшиева от должности. И как сами подсудимые, как мы думаем, они могли в отмщение ложно донести на них».
Несмотря на явную необъективность свидетелей следствие опиралось именно на их показания. Согласно этим показаниям, наиболее активным сотрудником Союза беломорских карел был Василий Еремеев. Кукшиев сообщал, что он состоит членом Союза, активно общается с приезжающими в Ухту финляндцами, агитировал за кадетскую партию на выборах в Первую Думу, а кроме того, заведовал "финской читальней в Ухте. Помимо этого, Еремеев в апреле 1907 года предлагал крестьянам составить приговор о введении преподавания в школе и церковных служб на финском языке. Афанасьев дополнил эти сведения тем, что Еремеев платил жалование учителю финской школы (им являлся второй подследственный — Дорофеев) и преподавателю столярной мастерской Вепсяляйнену. Вина Дорофеева состояла, по мнению следствия, как раз в том, что он в течение пяти месяцев занимал должность учителя в двух передвижных финских школах Ухтинской волости — в деревнях Алозеро (Alajarvi) и Луусалма (Luusalmi). Ремшуеву же в вину не вменялось никаких конкретных деяний кроме того, что он «при посещениях села Ухты приезжавшим из Финляндии председателем Союза беломорских карел Павлом Афанасьевым всегда вращался в компании с ним в сообществе односельчанина Василия Еремеева», а также высказывался против российских порядков и ратовал за введение преподавания и богослужения на финском языке. Все подследственные обвинялись, кроме того, в том, что в июне 1907 года они участвовали в съезде Союза беломорских карел и большом карельском празднике, проходившем в Каяни в Финляндии.(Двухдневный праздник Союза архангельских карел с обширной программой состоялся в г. Каяни 29 и 30 июня 1907 г. по новому стилю.)
Однако даже крайне предвзятые свидетельства Кукшиева и Афанасьева не могли служить убедительным доказательством того, что обвиняемые вели «революционную и антирелигиозную пропаганду». Ничего революционного и «антирелигиозного» во всех инкриминированных подсудимым действиях нельзя усмотреть при всём желании, даже агитация за кадетов являлась вполне законной т.к. партия была легальной, — однако архангельская администрация шагала «в ногу со временем». С 1906 года в стране набирали силу карательные мероприятия, действовало чрезвычайное законодательство, которое резко ужесточилось после третьеиюньского переворота, и даже таких обвинений было достаточно для серьёзного наказания. Их дела рассматривались Особым совещанием при министре внутренних дел Столыпине, и решением министра от 5 января 1908 года двое из подсудимых — Ремшуев и Еремеев — были приговорены к административной высылке как изобличённые в революционной агитации.
Обоснование к этому звучало так: «Принимая во внимание, что упомянутые крестьяне Василий Еремеев и Федот Ремшуев являются наиболее деятельными и убеждёнными участниками панфинской пропаганды в Русской Карелии из группы местных жителей, принадлежащих к Союзу беломорских карел, в виду чего, в случае оставления их на родине, они несомненно будут продолжать свою преступную деятельность, конечной целью которой поставлено присоединение к Финляндии карельских местностей Кемского уезда, с обращением православного населения в протестантство, с другой же стороны удаление названных влиятельных агитаторов из края, на сравнительно продолжительный срок, безусловно, окажет громадное значение в смысле ослабления пропаганды». Еремеев был выслан на три, а Ремшуев — на два года, оба были отправлены по этапу в Уральскую область и отбывали наказание в г. Темире в Северном Казахстане (в настоящее время — Актюбинская область Казахстана).Василий Дорофеев был освобождён из тюрьмы по причине молодого возраста. Однако спустя небольшое время после освобождения он был губернатором Сосновским выслан в Финляндию. Уже перебравшись туда, Дорофеев продолжил свою преподавательскую деятельность — в частности, начиная с 1908 года преподавал на курсах народного училища в Куусамо.
Финские члены Союза беломорских карел были потрясены известием об аресте своих карельских сотрудников. Как только это известие было получено, началась кампания за их освобождение, во главе которой встал председатель Союза Алексей Митрофанов. В Министерство внутренних дел была направлена депутация с прошением об освобождении арестованных, но ответа на прошение не последовало. Тогда в начале октября карельские активисты обратились с просьбой о помощи к бывшему министру народного просвещения И.И. Толстому, известному либералу и защитнику прав национальных меньшинств. Толстой помог карельским деятелям составить прошение, но и его усилия ни к чему не привели. (В дневнике И.И. Толстого в записях от 2 октября читаем: «Около 4 час. Ко мне пришёл П.А. Тойкка, приехавший из Гельсингфорса и зашедший ко мне, чтобы поговорить о судьбе архангельских карелов, которых за то, что они открыли две школы, не дождавшись разрешения, засадили по тюрьмам. Я дал указания, как действовать, и сам обещал помочь, чем буду в состоянии». На следующий день, как указано в дневнике, «к завтраку пришёл Тойкка и рассказал подробности карельского дела.» «Я, — продолжает Толстой, записал для него несколько пунктов, которые, по моему мнению, карелам следует включить в своё прошение к Столыпину [...] В 4 1/2 часа пришёл ко мне вторично Тойкка с одним из карелов-просителей, неким Митрофановым, которому я объяснил, что нужно делать.» (Толстой И.И. Дневник. 1906-1916. Публикация Л.И. Толстой. СПб., 1997, с 161). В Петербург направилась вторая депутация — но и это предприятие не дало результата. Уже после оглашения приговора Павел Афанасьев (Ахава) писал Ииво Хярконену: «В безумном состоянии духа шлю тебе песнь моей печали: уже увезены богатыри Беломорья, златовласые герои, совсем безвинные... Братьев увезли на долгие недели, насильно на два года в туманные земли Урала, на попечение чужих людей».
Союз беломорских карел не оставлял своих сподвижников и в ссылке — им высылались деньги, а также выпускавшиеся Союзом издания и газеты, за судьбой ссыльных пристально следили из Финляндии, помогали их семьям. Но для Василия Еремеева ссылка закончилась трагически - он заболел на Урале чахоткой и скончался в Темире 21 октября 1908 года. Его смерть была воспринята активистами Союза беломорских карел как первая жертва, положенная на алтарь общего дела. В нескольких газетах Финляндии появились некрологи и статьи с резкой критикой русских властей и порядков. Год спустя обстоятельства дела Федота Ремшуева были пересмотрены, и по постановлению от 15 июля 1909 года он был освобождён от высылки.
Арест трёх и ссылка двух ухтинцев оказались самой жёсткой из всех репрессивных мер российских властей в борьбе с «панфиннизмом» в Карелии. Ни до, ни после этого к карельским активистам не применялись наказания такого масштаба. Причины этого ясны — ухтинцы были арестованы именно в тот момент, когда власть решила взять реванш за потери, понесённые ею во время революции, когда в ходе третьеиюньского переворота был дан сигнал к ужесточению режима и переходу к репрессивным методам управления. Кроме того, в стране активизировались правые и великорусские националисты, постоянно подталкивавшие правительство к борьбе с набиравшими силу национальными движениями. Третьеиюньский закон дал сигнал и к новому национальному наступлению — он лишил представительства в Думе одни национальные окраины и сократил депутатскую квоту других...
Репрессии против карельских активистов достигли своей цели - население Беломорской Карелии было запугано, а финские национальные деятели осознали, что их единомышленники-карелы стали заложниками их наступательной национальной деятельности. В результате разнообразных полицейских мероприятий деятельность национальных активистов в Карелии была свёрнута, и с 1908 года все мероприятия Союза беломорских карел осуществлялись только по западную сторону границы. Прекращение деятельности Союза беломорских карел в Русской Карелии неоднократно фиксировалось в отчётах генерал-губернаторов. Архангельский губернатор И.В. Соновский сообщал в 1908 году в Департамент полиции, что «благодаря главным образом своевременному закрытию существовавших в некоторых карельских селениях Кемского уезда нелегальных финских школ и библиотек-читален, а равно задержанию важнейших членов финляндского Союза беломорских карел из числа местных крестьян, открытая панфинская пропаганда в названном уезде, судя по донесению местной полиции, прекратилась.» Олонецкий губернатор М.И.Зубовский, вступивший в должность в 1913 году, свидетельствовал в своём отчёте, что с 1909 года «панфинская» агитация «совершенно прекратилась». «В настоящее время, — сообщал губернатор, — здесь никакого карельского вопроса, можно сказать, не существует». По мнению Зубовского, в крае быстрыми темпами шла русификация, под влиянием русской школы и всеобщей воинской повинности карельский язык постепенно вытеснялся русским, и «полное слияние олонецких карел с господствующей народностью» было только вопросом времени.
Протокол допроса В.А. Еремеева:
1907 года, ноября 12 дня, полицейский надзиратель гор. Кеми, вследствие предписания кемского уездного исправника от 10 сего ноября за № 54, допрашивал нижепоименованного содержащегося в кемской тюрьме по обвинению в противоправительственной и антирелигиозной пропаганде среди карел Кемского уезда, который на вопросы по делу объяснил следующее:
Зовут меня Василий Иванов Еремеев (Ряйка ношу местное карельское уличное название) крестьянин Архангельской губ. Кемского уезда, Ухтинской волости, села Ухта, где и родился, 23 лет, православный, грамотный на русском и финском языках, женат на крестьянской девице Вокнаволоцкой волости Анне Егоровой, урождённой Титова, 19 лет, детей нет. Родных имею: отца Ивана Сергеева Еремеева (он же Рякя) - 75 лет, мать Агапию Лукину - 48 лет, братьев: Петра -11 лет, Емельяна - 5 лет и сестру Феодору - 18 лет и Анну 13 лет. Феодора летом сего же года вышла замуж за односельчанина Леонтия Иванова Трофимова и живёт с ним в Ухте, занимаются хозяйством.
Поименованные выше родные тоже живут в Ухте: жена отдельно от других в принадлежащем мне доме, при котором имеется мелочная лавка, ведёт торговлю отец вместе с остальными, в принадлежащем ему доме, ведёт хозяйство при помощи остальных и другим ничем не занимаются. Я лично ранее служил в Финляндии приказчиком в мануфактурной
лавке купца из крестьян села Ухты Ивана Васильева Дорофеева, а пять лет тому назад открыл в Ухте свою мелочную лавку и главным занятием моего существования была торговля. Ежегодно я отлучался на короткие сроки в Финляндию два-три раза в год по торговым делам. Имущественное положение моё следующее: я с женой отдельно от отца имею в Ухте одноэтажный деревянный дом с лавкой, холодными дворовыми пристройками и амбаром на сумму 1200 руб., в лавке разного мелочного товару на сумму до 1000 руб., лошадь и две коровы на 200 р. А всего на сумму 2400 руб. Отец, совместно с другими в Ухте же имеет двухэтажный деревянный дом, хлев, сарай, конюшню, амбар и одноэтажный и второй двухэтажный, лошадь, три коровы и другое мелкое хозяйственное имущество, стоимость которого я не знаю; кроме того, отец владеет крестьянским наделом земли. Как я, так и отец живём не бедно, на собственные средства. Я, Еремеев, не признаю себя виновным в возведенном на меня обвинении в противоправительственной и антирелигиозной пропаганде среди карел Кемского уезда. Образ моих собственно действий в этом деле заключался в следующем: я теперь не помню, когда именно, но перед первыми выборами членов в Государственную Думу, из крестьян села Ухты, главным образом, торгующих в Финляндии и возвращавшихся для побывки на родину, тайно составилась в Ухте конституционно-демократическая партия, в которую вошёл членом и я и был избран казначеем той партии. Председателем ея был крестьянин дер. Ёнонши, Ухтинской вол., Егор Никитин Андронов, торгующий по настоящее время в Ухте. Членами партии были мои односельчане: Канон Лукин, Ремшуев. Константин Фёдоров Гавриев, Федот Родионов Ремшуев и кр. Д. Алозеро, Ухтинской вол., Григорий Ефимов Васильев, все затем выбывшие в Финляндию, -других не помню. От всех вступивших в партию поступали добровольные неопределённые суммы - взносы денег, так что всего денег поступило до 200 руб. Я записывал поступившие деньги на приход и вёл им отчёт по тетрадке, которую давно уничтожил. Часть из тех денег, но не знаю сколько именно, было израсходовано на вывоз из Финляндии избранного тогда уполномоч. в Государственную Думу от Ухтинской волости кр. Павла Семёнова Афанасьева (Агава), часть их была израсходована на другие надобности, мною забытые, а рублей 10 осталось у меня на руках. Точные сведения о приходе и расходе тех денег были отпечатаны по моему письменному сообщению в начале сего года в финской газете, издаваемой в Ювяскюле, Вазасской губ. учителем Ив. Хяркюнен, под названием «Карьялайштен пакинойта», что значит по-русски «Карельские речи».
Второй раз в этой газете публиковались сведения по моему сообщению относительно дорог в Карелии. В конце декабря месяца 1906 г. не знаю кем из Финляндии были наняты
учителя финской передвижной школы в д. Алозеро, Лусалма, Ухтинской вол., Василий Павлов Дорофеев, в Ухту столярный учитель Александр Вепсяляйнен и Вокнаволоцкую вол. Архип Гаврилов. Вслед за тем было прислано два раза по 300 р. из Финляндии, которые Павел Семёнович Афанасьев (Агава) передал лично мне и сказал, что велено выдать их названным учителям за занятия по 150 руб. каждому, что я и исполнил, передав учителям 450 руб., а на остальные 150 руб. были заведены принадлежности и столярные инструменты для школы в Ухте. Учителей этих я не нанимал и даже не имел с ними разговора чтобы обучать по-фински. В конце июня с.г. я ездил в Финляндию в гор. Каяни по торговым делам. Там в это время был съезд союза беломорских карел, состоящий в большинстве из живущих в Финляндии кореляков; председатель съезда был знакомый мне около 5 лет, финский подданный Алексей Иванов Митрофанов; я с ним виделся, как знакомый и ходил на устраиваемые съездом собрания просто
послушать из любопытства. На собрании Митрофанов и другие ораторы произносили речи о том, чтобы в Карелии ввести более широкое финское образование и устроить новые пути сообщения. Пробыв там двое суток я вернулся в Ухту. Читальни никакой я в Ухте не устраивал и заведующим в ней не был. Агитацией никогда не занимался и мне не известно, чтобы этим занимались в Ухте другие. Вышеизложенное объяснение мне прочитано вслух, более добавить ничего не имею, в чём и подписуюсь. Забыл сказать, что членом союза беломорских карел я не состою. Василий Еремеев.
Активизировавшееся в 1905-1906 годах карельское национальное движение, у истоков которого стояли проживавшие в Финляндии карельские купцы, нашло своих апологетов в Беломорской Карелии. Людей, оказывавших активную поддержку карельскому национальному движению, было немного, и как только в начале 1907 года начался массированный «противопанфинский поход», под ударом оказались прежде всего те из местных жителей, кто так или иначе участвовал в акциях Союза беломорских карел. При этом если тех членов Союза, которые являлись финскими гражданами, власти не могли преследовать по всей строгости российских законов, то местные карелы, бывшие российскими подданными, с лихвой расплатились за свою приверженность национальным идеям. Сама по себе группа карел, подвергшихся наказанию, была небольшой, но в патриархальной и традиционно законопослушной карельской среде эти репрессии, ничтожные на фоне общероссийских, получили большой резонанс.
В начале сентября 1907 года на основании положения о государственной охране были арестованы и препровождены в г. Кемь три ухтинских крестьянина — Василий Иванович Еремеев, Федот Родионович Ремшуев и Василий Павлович Дорофеев. Арестованные обвинялись в противоправительственной и антирелигиозной пропаганде среди карел Кемского уезда. Они провели под следствием в кемской тюрьме почти шесть месяцев, дознание велось неспешно, и подследственные узнали о предъявляемых им обвинениях лишь в ноябре.
Василий Еремеев сообщал об этом в своём письме от 15 ноября:
«Лишь вчера я узнал наверняка, в чём меня обвиняют. Обвинение зачитывал какой-то полицейский по бумаге, присланной из Министерства. Мне нужно ответить на следующие пункты обвинения:
I) Подстрекательство народа путём требования на собраниях преподавания в школе и богослужения на родном языке.
II) Об участии в деятельности Союза Б.К.?
III) О публикациях в "Karjalaisten Pakinoita"
IV) Об изменении имени на Еремеев-Ряйхя?
V) Об участии в летнем празднике в Каяни 29 июня.
VI) О ночлеге у меня дома двух финнов.
VII) О просьбе Лео Трофимова-Панкко представить на волостном съезде в Ухте прошение о разрешении деятельности передвижных школ?
VIII) Об учреждении кружка грамоты в Ухте?
IX) Об учреждении ремесленных и других финских передвижных школ?..
Свои ответы я конечно отправлю в Министерство, и кто знает, как там решат. Теперь правительство знает обо всей нашей деятельности, поскольку вероятно "писарь" уже успел это довести до ушей правительства.»
Затянувшееся следствие и неизвестность, в которой пребывали подсудимые, тяжело действовали и на них, и на их односельчан. Оторванные от родной среды, деморализованные тем, что они находятся под стражей, измотанные неизвестностью подсудимые писали прошения на имя губернатора. В прошении от 30 декабря Еремеев писал (мы сохраняем орфографию и стиль подлинника): «Нахожусь с 3-го сентября под стражею по обвинению "против правительственную пан-финскую и антирелигиозную пропаганду среди карельского населения Кемского уезда" и до сих пор не имею никакого известия в каком положении моё дело находится. Не нахожу себя даже несколько виновным в этих обвинениях, так как моё действие среди карелов [...] было чисто экономическое— улучшить жалкого материального быта страны, а во-вторых чисто образовательно-просветительное, просвещать неграмотного люда читать и писать, а никак не против правительства и религий...» Еремеев просил ускорить рассмотрение дела или выпустить его до окончания рассмотрения дела из-под стражи под залог.
Как явствует из документов, решение по поводу карельских «панфиннистов» было принято 5 января 1908 года, но обвиняемым ешё более месяца о нём не сообщали. Они продолжали томиться неизвестностью, и 18 января Ремшуев в свою очередь отправил своё прошение начальнику главного жандармского управления. Выбранная им стратегия защиты отличалась от линии Еремеева — если последний пытался доказать, что в его деятельности не было ничего незаконного, то Ремшуев подчёркивал, что он вообще никогда не вмешивался в политические дела, поскольку ничего в них не понимал по необразованности, и что даже пунктов обвинения он не в силах был понять (в чём нет ничего удивительного — Ремшуев не владел русским языком). «Дома в течение всей жизни, — писал он, — я занимался исключительно сельским хозяйством и мастерством, стараясь прокормить свою многочисленную семью, состоящую из престарелых отца с матерью, жены и четверых малолетних детей; вдела политические никогда не вмешивался {...] совершенно не понимая в делах политических ничего и не касаясь тех вопросов, которые возбуждались в последние годы в нашей местности среди крестьянства. На собраниях и митингах 1905 и 1906 годов и на сходках хотя и участвовал, но вредного в них не признавал ничего, почему от них и не отказывался, что же касается того обстоятельства, что я выбран был членом К.Д. партии, то хотя я таковым и был, но не вникал в сущность дела и его интересов.» Ремшуев добавлял, что, «если чувство справедливости есть у людей», то он не должен нести никакой кары.
Наконец, в защиту подследственных односельчан выступили ухтинцы. В декабре 1907 года на имя архангельского губернатора было направлено прошение, подписанное 82-мя жителями Ухты, в котором излагалась их точка зрения на дело. Авторы прошения утверждали, что «Василий Еремеев ничего между нами не действовал и не агитировал на почве правительственной и религиозной» и что он заботился только «об улучшении экономического домашнего быта у нас и просвещении неграмотного люда». Федот же Ремшуев, утверждали односельчане, «сам человек мало понимающий и даже неграмотный». Ухтинцы подчёркивали, что их односельчане арестованы по ложному доносу и стали жертвами мести со стороны волостного писаря Павла Кукшиева и волостного старшины Григория Афанасьева. Эти должностные лица были главными свидетелями обвинения, и односельчане доводили до сведения следствия, что оба свидетеля были лицами, имевшими «личную злость на Еремеева и Ремшуева», т.к. те обнаружили злоупотребления писаря и голосовали на крестьянском сходе за его увольнение, а старшина держал сторону писаря, «с которым у него общие интересы». В прошении говорится: «Еремеев нами был выбран на волостном сходе учётчиком Волостного правления за 1906 год и 1907 год и открыл в учёте некоторые неправильности в правленских делах. Поэтому они Еремеев и Ремшуев первые подали голос об увольнении писаря Кукшиева от должности. И как сами подсудимые, как мы думаем, они могли в отмщение ложно донести на них».
Несмотря на явную необъективность свидетелей следствие опиралось именно на их показания. Согласно этим показаниям, наиболее активным сотрудником Союза беломорских карел был Василий Еремеев. Кукшиев сообщал, что он состоит членом Союза, активно общается с приезжающими в Ухту финляндцами, агитировал за кадетскую партию на выборах в Первую Думу, а кроме того, заведовал "финской читальней в Ухте. Помимо этого, Еремеев в апреле 1907 года предлагал крестьянам составить приговор о введении преподавания в школе и церковных служб на финском языке. Афанасьев дополнил эти сведения тем, что Еремеев платил жалование учителю финской школы (им являлся второй подследственный — Дорофеев) и преподавателю столярной мастерской Вепсяляйнену. Вина Дорофеева состояла, по мнению следствия, как раз в том, что он в течение пяти месяцев занимал должность учителя в двух передвижных финских школах Ухтинской волости — в деревнях Алозеро (Alajarvi) и Луусалма (Luusalmi). Ремшуеву же в вину не вменялось никаких конкретных деяний кроме того, что он «при посещениях села Ухты приезжавшим из Финляндии председателем Союза беломорских карел Павлом Афанасьевым всегда вращался в компании с ним в сообществе односельчанина Василия Еремеева», а также высказывался против российских порядков и ратовал за введение преподавания и богослужения на финском языке. Все подследственные обвинялись, кроме того, в том, что в июне 1907 года они участвовали в съезде Союза беломорских карел и большом карельском празднике, проходившем в Каяни в Финляндии.(Двухдневный праздник Союза архангельских карел с обширной программой состоялся в г. Каяни 29 и 30 июня 1907 г. по новому стилю.)
Однако даже крайне предвзятые свидетельства Кукшиева и Афанасьева не могли служить убедительным доказательством того, что обвиняемые вели «революционную и антирелигиозную пропаганду». Ничего революционного и «антирелигиозного» во всех инкриминированных подсудимым действиях нельзя усмотреть при всём желании, даже агитация за кадетов являлась вполне законной т.к. партия была легальной, — однако архангельская администрация шагала «в ногу со временем». С 1906 года в стране набирали силу карательные мероприятия, действовало чрезвычайное законодательство, которое резко ужесточилось после третьеиюньского переворота, и даже таких обвинений было достаточно для серьёзного наказания. Их дела рассматривались Особым совещанием при министре внутренних дел Столыпине, и решением министра от 5 января 1908 года двое из подсудимых — Ремшуев и Еремеев — были приговорены к административной высылке как изобличённые в революционной агитации.
Обоснование к этому звучало так: «Принимая во внимание, что упомянутые крестьяне Василий Еремеев и Федот Ремшуев являются наиболее деятельными и убеждёнными участниками панфинской пропаганды в Русской Карелии из группы местных жителей, принадлежащих к Союзу беломорских карел, в виду чего, в случае оставления их на родине, они несомненно будут продолжать свою преступную деятельность, конечной целью которой поставлено присоединение к Финляндии карельских местностей Кемского уезда, с обращением православного населения в протестантство, с другой же стороны удаление названных влиятельных агитаторов из края, на сравнительно продолжительный срок, безусловно, окажет громадное значение в смысле ослабления пропаганды». Еремеев был выслан на три, а Ремшуев — на два года, оба были отправлены по этапу в Уральскую область и отбывали наказание в г. Темире в Северном Казахстане (в настоящее время — Актюбинская область Казахстана).Василий Дорофеев был освобождён из тюрьмы по причине молодого возраста. Однако спустя небольшое время после освобождения он был губернатором Сосновским выслан в Финляндию. Уже перебравшись туда, Дорофеев продолжил свою преподавательскую деятельность — в частности, начиная с 1908 года преподавал на курсах народного училища в Куусамо.
Финские члены Союза беломорских карел были потрясены известием об аресте своих карельских сотрудников. Как только это известие было получено, началась кампания за их освобождение, во главе которой встал председатель Союза Алексей Митрофанов. В Министерство внутренних дел была направлена депутация с прошением об освобождении арестованных, но ответа на прошение не последовало. Тогда в начале октября карельские активисты обратились с просьбой о помощи к бывшему министру народного просвещения И.И. Толстому, известному либералу и защитнику прав национальных меньшинств. Толстой помог карельским деятелям составить прошение, но и его усилия ни к чему не привели. (В дневнике И.И. Толстого в записях от 2 октября читаем: «Около 4 час. Ко мне пришёл П.А. Тойкка, приехавший из Гельсингфорса и зашедший ко мне, чтобы поговорить о судьбе архангельских карелов, которых за то, что они открыли две школы, не дождавшись разрешения, засадили по тюрьмам. Я дал указания, как действовать, и сам обещал помочь, чем буду в состоянии». На следующий день, как указано в дневнике, «к завтраку пришёл Тойкка и рассказал подробности карельского дела.» «Я, — продолжает Толстой, записал для него несколько пунктов, которые, по моему мнению, карелам следует включить в своё прошение к Столыпину [...] В 4 1/2 часа пришёл ко мне вторично Тойкка с одним из карелов-просителей, неким Митрофановым, которому я объяснил, что нужно делать.» (Толстой И.И. Дневник. 1906-1916. Публикация Л.И. Толстой. СПб., 1997, с 161). В Петербург направилась вторая депутация — но и это предприятие не дало результата. Уже после оглашения приговора Павел Афанасьев (Ахава) писал Ииво Хярконену: «В безумном состоянии духа шлю тебе песнь моей печали: уже увезены богатыри Беломорья, златовласые герои, совсем безвинные... Братьев увезли на долгие недели, насильно на два года в туманные земли Урала, на попечение чужих людей».
Союз беломорских карел не оставлял своих сподвижников и в ссылке — им высылались деньги, а также выпускавшиеся Союзом издания и газеты, за судьбой ссыльных пристально следили из Финляндии, помогали их семьям. Но для Василия Еремеева ссылка закончилась трагически - он заболел на Урале чахоткой и скончался в Темире 21 октября 1908 года. Его смерть была воспринята активистами Союза беломорских карел как первая жертва, положенная на алтарь общего дела. В нескольких газетах Финляндии появились некрологи и статьи с резкой критикой русских властей и порядков. Год спустя обстоятельства дела Федота Ремшуева были пересмотрены, и по постановлению от 15 июля 1909 года он был освобождён от высылки.
Арест трёх и ссылка двух ухтинцев оказались самой жёсткой из всех репрессивных мер российских властей в борьбе с «панфиннизмом» в Карелии. Ни до, ни после этого к карельским активистам не применялись наказания такого масштаба. Причины этого ясны — ухтинцы были арестованы именно в тот момент, когда власть решила взять реванш за потери, понесённые ею во время революции, когда в ходе третьеиюньского переворота был дан сигнал к ужесточению режима и переходу к репрессивным методам управления. Кроме того, в стране активизировались правые и великорусские националисты, постоянно подталкивавшие правительство к борьбе с набиравшими силу национальными движениями. Третьеиюньский закон дал сигнал и к новому национальному наступлению — он лишил представительства в Думе одни национальные окраины и сократил депутатскую квоту других...
Репрессии против карельских активистов достигли своей цели - население Беломорской Карелии было запугано, а финские национальные деятели осознали, что их единомышленники-карелы стали заложниками их наступательной национальной деятельности. В результате разнообразных полицейских мероприятий деятельность национальных активистов в Карелии была свёрнута, и с 1908 года все мероприятия Союза беломорских карел осуществлялись только по западную сторону границы. Прекращение деятельности Союза беломорских карел в Русской Карелии неоднократно фиксировалось в отчётах генерал-губернаторов. Архангельский губернатор И.В. Соновский сообщал в 1908 году в Департамент полиции, что «благодаря главным образом своевременному закрытию существовавших в некоторых карельских селениях Кемского уезда нелегальных финских школ и библиотек-читален, а равно задержанию важнейших членов финляндского Союза беломорских карел из числа местных крестьян, открытая панфинская пропаганда в названном уезде, судя по донесению местной полиции, прекратилась.» Олонецкий губернатор М.И.Зубовский, вступивший в должность в 1913 году, свидетельствовал в своём отчёте, что с 1909 года «панфинская» агитация «совершенно прекратилась». «В настоящее время, — сообщал губернатор, — здесь никакого карельского вопроса, можно сказать, не существует». По мнению Зубовского, в крае быстрыми темпами шла русификация, под влиянием русской школы и всеобщей воинской повинности карельский язык постепенно вытеснялся русским, и «полное слияние олонецких карел с господствующей народностью» было только вопросом времени.
Марина Витухновская. Российская Карелия и карелы в имперской политике России, 1905-1917 .
2006 г.
2006 г.
Протокол допроса В.А. Еремеева:
1907 года, ноября 12 дня, полицейский надзиратель гор. Кеми, вследствие предписания кемского уездного исправника от 10 сего ноября за № 54, допрашивал нижепоименованного содержащегося в кемской тюрьме по обвинению в противоправительственной и антирелигиозной пропаганде среди карел Кемского уезда, который на вопросы по делу объяснил следующее:
Зовут меня Василий Иванов Еремеев (Ряйка ношу местное карельское уличное название) крестьянин Архангельской губ. Кемского уезда, Ухтинской волости, села Ухта, где и родился, 23 лет, православный, грамотный на русском и финском языках, женат на крестьянской девице Вокнаволоцкой волости Анне Егоровой, урождённой Титова, 19 лет, детей нет. Родных имею: отца Ивана Сергеева Еремеева (он же Рякя) - 75 лет, мать Агапию Лукину - 48 лет, братьев: Петра -11 лет, Емельяна - 5 лет и сестру Феодору - 18 лет и Анну 13 лет. Феодора летом сего же года вышла замуж за односельчанина Леонтия Иванова Трофимова и живёт с ним в Ухте, занимаются хозяйством.
Поименованные выше родные тоже живут в Ухте: жена отдельно от других в принадлежащем мне доме, при котором имеется мелочная лавка, ведёт торговлю отец вместе с остальными, в принадлежащем ему доме, ведёт хозяйство при помощи остальных и другим ничем не занимаются. Я лично ранее служил в Финляндии приказчиком в мануфактурной
лавке купца из крестьян села Ухты Ивана Васильева Дорофеева, а пять лет тому назад открыл в Ухте свою мелочную лавку и главным занятием моего существования была торговля. Ежегодно я отлучался на короткие сроки в Финляндию два-три раза в год по торговым делам. Имущественное положение моё следующее: я с женой отдельно от отца имею в Ухте одноэтажный деревянный дом с лавкой, холодными дворовыми пристройками и амбаром на сумму 1200 руб., в лавке разного мелочного товару на сумму до 1000 руб., лошадь и две коровы на 200 р. А всего на сумму 2400 руб. Отец, совместно с другими в Ухте же имеет двухэтажный деревянный дом, хлев, сарай, конюшню, амбар и одноэтажный и второй двухэтажный, лошадь, три коровы и другое мелкое хозяйственное имущество, стоимость которого я не знаю; кроме того, отец владеет крестьянским наделом земли. Как я, так и отец живём не бедно, на собственные средства. Я, Еремеев, не признаю себя виновным в возведенном на меня обвинении в противоправительственной и антирелигиозной пропаганде среди карел Кемского уезда. Образ моих собственно действий в этом деле заключался в следующем: я теперь не помню, когда именно, но перед первыми выборами членов в Государственную Думу, из крестьян села Ухты, главным образом, торгующих в Финляндии и возвращавшихся для побывки на родину, тайно составилась в Ухте конституционно-демократическая партия, в которую вошёл членом и я и был избран казначеем той партии. Председателем ея был крестьянин дер. Ёнонши, Ухтинской вол., Егор Никитин Андронов, торгующий по настоящее время в Ухте. Членами партии были мои односельчане: Канон Лукин, Ремшуев. Константин Фёдоров Гавриев, Федот Родионов Ремшуев и кр. Д. Алозеро, Ухтинской вол., Григорий Ефимов Васильев, все затем выбывшие в Финляндию, -других не помню. От всех вступивших в партию поступали добровольные неопределённые суммы - взносы денег, так что всего денег поступило до 200 руб. Я записывал поступившие деньги на приход и вёл им отчёт по тетрадке, которую давно уничтожил. Часть из тех денег, но не знаю сколько именно, было израсходовано на вывоз из Финляндии избранного тогда уполномоч. в Государственную Думу от Ухтинской волости кр. Павла Семёнова Афанасьева (Агава), часть их была израсходована на другие надобности, мною забытые, а рублей 10 осталось у меня на руках. Точные сведения о приходе и расходе тех денег были отпечатаны по моему письменному сообщению в начале сего года в финской газете, издаваемой в Ювяскюле, Вазасской губ. учителем Ив. Хяркюнен, под названием «Карьялайштен пакинойта», что значит по-русски «Карельские речи».
Второй раз в этой газете публиковались сведения по моему сообщению относительно дорог в Карелии. В конце декабря месяца 1906 г. не знаю кем из Финляндии были наняты
учителя финской передвижной школы в д. Алозеро, Лусалма, Ухтинской вол., Василий Павлов Дорофеев, в Ухту столярный учитель Александр Вепсяляйнен и Вокнаволоцкую вол. Архип Гаврилов. Вслед за тем было прислано два раза по 300 р. из Финляндии, которые Павел Семёнович Афанасьев (Агава) передал лично мне и сказал, что велено выдать их названным учителям за занятия по 150 руб. каждому, что я и исполнил, передав учителям 450 руб., а на остальные 150 руб. были заведены принадлежности и столярные инструменты для школы в Ухте. Учителей этих я не нанимал и даже не имел с ними разговора чтобы обучать по-фински. В конце июня с.г. я ездил в Финляндию в гор. Каяни по торговым делам. Там в это время был съезд союза беломорских карел, состоящий в большинстве из живущих в Финляндии кореляков; председатель съезда был знакомый мне около 5 лет, финский подданный Алексей Иванов Митрофанов; я с ним виделся, как знакомый и ходил на устраиваемые съездом собрания просто
послушать из любопытства. На собрании Митрофанов и другие ораторы произносили речи о том, чтобы в Карелии ввести более широкое финское образование и устроить новые пути сообщения. Пробыв там двое суток я вернулся в Ухту. Читальни никакой я в Ухте не устраивал и заведующим в ней не был. Агитацией никогда не занимался и мне не известно, чтобы этим занимались в Ухте другие. Вышеизложенное объяснение мне прочитано вслух, более добавить ничего не имею, в чём и подписуюсь. Забыл сказать, что членом союза беломорских карел я не состою. Василий Еремеев.