ВОПЛЕНИЦЫ И ИХ ПРИЧИТАНИЯ

Плачи или причитания относятся к обрядовой поэзии.



Похоронный обряд существовал с незапамятных времен, В глубочайшую древность человек искренне верил, что умерший приобретает особую силу воздействия на окружающий мир, что мертвец обладает свойствами темной и враждебной стихии. В результате возникла потребность в специальных проводах на «тот свет», в прощаниях с умершими. Позже, в связи с разложением родового строя, похоронный обряд постепенно стал принимать семейно-бытовой (Характер. Плачи, сопровождавшие этот обряд, также утратили свое былое магическое значение и превратились в поэзию семейной скорби. Образы-пережитки, свидетельствующие о двойственном отношении к умершим, продолжали сохраняться в стертом виде, но главное содержание причитаний заполнили вполне реальные чувства осиротевшей семьи, чувства любви к умершим и жалобы на положение оставшихся в живых. Это был длительный и довольно противоречивый процесс становления нового обряда и новой прнчеги, отражающий общую эволюцию поэтического сознания от обрядового «общего» к .семейно-бытовому «частному». «По мере того, как народ, — писал Барсов, — отрешается от младенческого отношения к природе и приобретает новые понятия о смерти и о посмертном существовании, образы, отражавшие в себе живое мифическое созерцание, постепенно помрачаются и забываются, а вместе с тем и причеть теряет свой значительный, эпический характер, переполняется лирическими элементами^ смешивается с бытовыми явлениями позднейшего свойства и перестает быть общим достоянием всего народа».

Одновременно с похоронным обрядом и похоронной лирикой «позднейшего свойства» существовали свадебный и рекрутский обряды, сопровождавшиеся также богатейшим словесным оформлением. В результате мы имеем не только похоронные плачи, но и плачи рекрутские, свадебные. Рекрутские плачи, в основе которых лежит мотив разлуки, близки по своему смысловому значению я художественному построению похоронной причети. В данном случае можно говорить о совпадении ряда мотивов, об одних и тех же приемах повествования и общности настроения. Рекрутские плачи сложились на основе поэтической культуры похоронной лирики и» в то же самое время, они являются вполне оригинальной поэзией,, имеющей свою историю происхождения и свое назначение. Рекрутские плачи приобрели особый смысл после введения рекрутчины и долгосрочной солдатской службы. Не следует забывать, что солдатская служба продолжалась 25 лет. Рекрут уходил из родного дома «молодёхонёк-зеленёхонёк», а возвращался в преклонном возрасте, или вовсе не возвращался. Поэтому провожальные рекрутские плачи были такими грустными,почти безнадежными. Рекрутские плачи составляли неотъемлемую часть обряда: рекрут прощался со своими родными и соседями, а вопленица оплакивала его «буйную головушку».

Плачи или причитания распространены повсеместно, но в силу исключительно хорошей сохранности народных обрядов и обычаев на Севере, Карелия и в этом жанре фольклора занимает первое место в науке. На народные причитания обратил внимание еще в 1838 г. друг М. Ю. Лермонтова — Святослав Раевский, сосланный за распространение стихотворения «На смерть поэта» в Петрозаводск.

Плачи, известные в Греции под названием мирологов («печально-словия» в переводе Н. И. Гнедича), Раевский предложил называть «воплями» (от глагола «вопить»), как обычно говорит простой народ. Если Н. И. Гнедич придерживался мнения, что русские плачи заимствованы у греков, то Раевский доказывал, что они принадлежат национальному сознанию, связаны c историей и жизнью народа. «Несмотря на сходство с греческими мирологами, мы, — замечает Раевский, — не думаем, чтобы вопли вошли в обычаи наши из подражания грекам. Они почти повсеместно распространены между народом и следы их слишком рано видны в истории»,! Раевский ссылается на историческую летопись, сохранившую свидетельство о древности похоронного обряда, сопровождаемого оплакиванием умершего: плач Ольги на земле Древлянской, плач слуги убитого князя Андрея Боголюбского, плач Евдокии по князю» Дмитрию Донскому и т, д. Он отмечает, что плачи продолжают составлять неотъемлемую часть народных обычаев и обрядов, являются непременным спутником народного горя, преимущественно женского.

В подтверждение Раевский приводит два плача, — свадебный и похоронный, которые он слышал в Олонии. Вслед за Раевским' В. А. Дашков в своем «Описании Олонецкой губернии в историческом, статистическом и этнографическом отношениях» (СПБ, 1842)-сообщает несколько ценных сведений о плачах; ему же принадлежит специальная заметка «Похоронные обряды олончан», затерявшаяся на страницах «Олонецких губернских ведомостей» П814,. karel.su № 5). И, наконец, П. Н. Рыбников, открывший в Заонежье и Пудожье богатейшие залежи былинного эпоса, в III части своих «Песен» опубликовал десять «заплачек», записанных в Олонецкой губернии. В «Заметке собирателя» он оставил яркое воспоминание » встрече в Шуньге с вопленицей, руководившей свадебным и похоронным обрядами. Рыбников в свою очередь отмечал, что плачи прочно вошли в быт народа и известны почти каждой «болыпухе и старухе».

Сообщения Раевского, Дашкова й Рыбникова прошли незамеченными, и плачи попрежнему оставались неизвестными широкой литературе и науке. Только в 1872 г., когда учитель Петрозаводской гимназии Е. В. Барсов выпустил в свет «Причитания Северного края» (часть I), куда вошли в основном плачи, записанные от Ирины Федосовой, русская и мировая фольклористика обратила внимание на плачи как на вполне самобытный жанр русской народной словесности. .Исключительно сильное впечатление олонецкая вопленица произвела на А. М. Горького. Алексей Максимович встретил Ирину Федосову в 1896 г. в Нижнем Новгороде и тогда же в «Одесских, новостях» (от 14 июня 1896 г.) напечатал о ней очерк, который до сих пор остается лучшей характеристикой знаменитой поэтессы. «Федосова, — писал Горький, — была пропитана русским стоном, около семидесяти лет она жила им, выпевая
в своих импровизациях чужое горе и выпевая свое горе жизни в старых русских песнях. Русская песня — русская история, и безграмотная старуха Федосова, уместив в своей памяти тридцать тысяч стихов, понимает это гораздо лучше многих очень грамотных людей».

Семнадцать плачей, записанных от Федосовой в сборнике Барсова, заняли почти триста страниц. Некоторые плачи Федосовой насчитывают свыше тысячи стихов, тогда как обычно северная при-четь состоит из сотни стихов. Особый характер федосовских плачей бостоит в том, что они выходят за пределы обычной обрядовой и семейно-бытовой причети. Являясь непосредственным участником всех деревенских обрядов (похоронного, рекрутского и свадебного), прекрасно владея традиционным повествованием, Ирина Федосова в' то же самое время создавала вполне самобытные плачи, целые поэмы, полные драматизма и высокого гражданского патриотизма. Ни у одной из известных нам воплениц нет столь монументальных плачей, столь развернутых описаний, прекрасно, разработанного диалога, бытовых подробностей, мощной фантастики и обширных картин природы, которые составляют, наряду с традиционными мотивами похоронной и рекрутской причета, главное содержание плачей Федосовой. В основе плачей-поэм Федосовой лежит принцип распределения речей-обращений вопленицы к отдельным слушателям-ответчикам. Вопленица обращается не только к умершему, но и ко всем близким родственникам, к односельчанам. Эта монологичность и многоплановость плачей значительно усложняют всю композиционную структуру. По существу каждый плач Федосовой является сводным плачем, состоящим из нескольких «заплачек», объединенных одной темой. Создание подобных сводных композиций требует от воплениц огромной памяти и особого дара импровизации. У Федосовой на каждый случай есть своя «заплачка». Вопленица с одинаковой художественной силой может оплакать я сына, и дочь, и мужа, и постороннего человека, умершего своей смертью, утонувшего в «Онегушке» или убитого молнией.

Плачи Ирины Федосовой — целая энциклопедия крестьянской жизни, отражающая основные уклады и быт крестьянина, его отношение к частным и общим вопросам семейной и государственной жизни. И здесь со всей силой развертывается личное дарование Ирины Федосовой. То, что в плачах других воплениц составляет деталь, то у Ирины Федосовой превращается в развернутое -описание и целую картину. Эмоциональная сила воплей Федосовой состоит не в риторических «вопрошениях» и восклицаниях. В каждом отдельном случае олонецкая поэтесса умеет оплакать личное и общественное горе на свой лад, вполне конкретно разработать сюжет. В результате возникают вполне оригинальные плачи, своеобразные описательные поэмы. В «Плаче о потопших», мы, например, видим исключительно художественное описание слав-кого «Онегушка», которое часто из милостивого и приветливого покровителя превращается в грозного врага рыбаков. В неравной борьбе с природой гибнут отец с сыном, лишь одна девушка случайно остается в «утлой лодочке». Ирина Федосова подробно изображает переживания и приключения несчастной девушки, выброшенной на пустынный берег, и т. п. Описательные картины в плачах Ирины Федосовой не заслоняют традиционных тем плачевой поэзии. В обрядовых плачах Федосовой на первом месте остаются мотивы, связанные с потерей близкого человека, с изображением трагедии оставшихся вдов и сирот. Вопленица говорит о тяжелом положении горюхи-вдовы, ’о горьком сиротстве, о «несчастных малых детушках».

Ирина Федосова была истолковательницей семейного горя и одновременно она была своеобразным проповедником, поэтом-гражданином, защитником страждущих й угнетенных. Олонецкая вопленица, как совершенно справедливо отмечает Барсов, говорит о «нравственном долге поддержки», пропагандирует «нравственные правила жизни», «открыто высказывает думы и чувства, симпатии я антипатии, вызванные тем или другим положением семейной и общественной жизни». Нарисовав картину потрясающего горя, излив чувства женщины в связи с потерей близкого человека, она тотчас же стремится вселить веру в будущее, оказывает нравственную поддержку, дает советы вдове, обращается к соседям и ко всему обществу с призывом помочь «горюхе-горегорькоей».

Ирина Федосова умела любить, но она умела и ненавидеть. С большой любовью олонецкая поэтесса рассказывает в «Плаче по старосте» о трудовом народе, о старосте, который является носителем подлинно нравственных начал народной жизни, и с огромной ненавистью она отзывается о сатрапе-чиновнике, который является олицетворением произвола и насилия. Появление мирового посредника в деревне напоминает появление «несметной силы» в изображении былины. Ирина Федосова и .в других плачах широко использует былинные образы и приемы, придавая тем самым некоторую возвышенность всему повествованию. Поэзию Ирины Федосовой можно назвать поэзией печали и скорби и, вместе с тем, поэзией гражданского мужества. Являясь тонким и вдумчивым истолкователем семейных отношений, Ирина Федосова в то же время была певцом больших общественных и государственных тем, смелым и решительным истолкователем социальных и общественно-философских -проблем, идейным руководителем и наставником трудового народа, своеобразным Некрасовым в фольклоре. Неслучайно Алексей^ Максимович Горький говорил о ней: «Подлинная история правды-
добра и правды-зла... и должна и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро о гневе и о нежности, о неутомимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь».
Второй крупной вопленицей Заонежья была Н. С. Богданова. Н. С. Богданову сближает с Ириной Федосовой общее для них тяготение к монументальной форме, к замедленному, почти былинному повествованию. И ее плачи — плавные, тринадцатислоговые, бедные рифмами — можно назвать своеобразными плачами-былинами или плачами-поэмами.

Стремление к более объективному повествованию нашло свое конкретное выражение в «Плаче вдовы цпо муже, погибшем в Киваче». Не излияние грусти и не обращение к умершему, даже не жалобы на судьбу «горюши», а картины трудового процесса составляют главное содержание плача по муже. Плач начинается изображением весны на Севере. С весной приходят «думушки» н «заботушки». Эти «думушки» переданы Богдановой в форме разговора мужа с женой. Жена не советует итти на «наживушку», но муж все же уходит на сплавные работы. Плач кончается тем, с чего обычно начинается похоронная причеть: жена получает известие 0 гибели мужа и начинает горько жаловаться на свою вдовью долю. Традиционные мотивы похоронной причети в этом плаче сведены до минимума: их заслонили картины северной природы, описания сплавных работ, гибели сплавщика в разбушевавшемся Киваче и т, п.
Остальные плачи Богдановой — «Вопли по трехлетием сыне», «Плач дочери», «Вопль дочери об отце», «Плач сестры по сестре» — более традиционны. Они от начала до конца состоят из устойчивых мотивов и образов похоронной причети. Но и в обрядовых плачах Богдановой чувствуется некоторое влияние былинного ска-ительства, преобладание монументально-эпической формы.

В отличие от эпико-лирической причети, представителями которой являются эаонежские вопленицы Ирина Федосова а Н. С. Богданова, в плачах пудожских воплениц мы видим преобладание лирического элемента над эпическим. В частности Анна Михайловна Пашкова, одна из самых талантливых воплениц. Пудожья, склонна к субъективному восприятию традиционных дем, к лирическому повествованию.

Причитания А. М. Пашковой (восемь текстов) вошли в книгу «Русские плачи Карелии» (Петрозаводск, 1940 г.), подготовленную к печати молодым фольклористом М. М. Михайловым. А. М. Пашкова ие только вопленица, но и сказительница, владеющая исключительно разнообразным репертуаром. От нее записано 14 былин,. 15 сказок, большое количество обрядовых и бытовых песен, несколько духовных стихов. Она же является создателем советских сказов. Самым любимым жанром Пашковой все же являются плачи. А. М. Пашкову нельзя назвать профессиональной вопленицей: она оплакивала только своих близких родственников, причитала тогда, когда личное горе придет. Частично этим не профессиональным отношением объясняется особый эмоционально-лирический склад ее причитаний. «По подголосицам не ходила, а причитаний много знала», — говорила о себе Анна Михайловна. «С горем жила», и горе учило с детства приплакивать. Основной чертой причитаний Пашковой является их биографичность. Болезнь и смерть сына — основная тема плачей А. М. Пашковой. Вопленица рассказывает об утрате единственного сына, об истории его болезни, о поездке в город на «ученье», о «весточке нерадостной», о последнем «прощаньице», о тоске осиротевшей матери. Из традиционной поэтики похоронной причети А. М. Пашкова берет главным образом те мотивы и образы, которые соответствуют ее личному настроению. Таковы, например, обращения к умершему с просьбой встать и вернуться «во вито гнездо», утрата надежды на возможное возвращение, мотив обиды и кручины. Особенно подробно в ее плачах разработан мотив материнской кручины.

А. М. Пашкова, подобно Ирине Федосовой и Н. С, Богдановой, соединяет огромную поэтическую культуру причети с былинным сказительством. Но плачи ее совершенно не испытали влияния былинной поэтики. Плачи Пашковой свидетельствуют о том, что в современной плачевой поэзии наиболее жизненными оказались образы лирического порядка, связанные с чувством утраты и потери близкого человека. Наряду с мотивами сожаления и уважения, так характерными для гуманизма народных причитаний, в плачах остается традиционный мотив горя, который характеризует реальное положение оставшихся вдов и сирот без отца-кормильца. Этот последний мотив определился' исторически сложившимися .обстоятельствами и семейными отношениями дореволюционной деревни.
В плачах Пашковой лирико-философское раздумье о судьбе женщины выражено с исключительной художественной силой.
И. А. Федосова, Н. С. Богданова и' А. „М. Пашкова — крупнейшие вопленицы русского Севера. Их плачи вошли в науку и стали достоянием широких читательских масс.



Избранные причитания / ред.: А. Астахова, В. Базанов. - Петрозаводск : Государственное издательство Карело-Финской ССР, 1945. - стр.7-13